тридцати.
Мы думаем: хорошо, что Вася забыл, как однажды ему пришлось несолоно хлебавши уйти с игры из-за Любочки.
Простил ей эгоизм, не то что Валентин, который своей Саше до сих пор не прощает.
Да и как помнить зло, ведь Любаша одна у родителей дочка, все лучшее привыкла получать, в этом что-то даже детски-трогательное есть: всегда с улыбкой заберет себе лучшее место на корте:
— Я не могу против солнца играть! — и все тут. А ты моги как хочешь.
И недели две Вася ее провожал. А потом, увы, все расклеилось.
Бедность участия — психиатрический термин: чувства чуть тронуты поверху; улыбка — как рябь по воде; а глубина их беспробудно спит.
Две скуки не сработали на взаимное притяжение, отпали.
А мы-то радовались.
Благословенное нарушение симметрии
Интеллигентная наша Катя — у которой все в тон — пришла со светящимся лицом и сказала, что ее место в клубе года на два освобождается: она идет на выполнение демографической программы.
— Можете занимать за мной очередь! — всей нашей женской раздевалке.
Мы ужасно обрадовались. Никто, понятно, не спросил насчет отца, отец в Катином счастье роли не играл.
И вообще, у нас не принято соваться; каждый скажет о себе сколько сочтет нужным.
А не сочтет — так что, мы не знаем, что ли, других таких историй? Не жили на свете? Жили, знаем.
Я знала одну прелестную, чудную женщину, был у нее возлюбленный — женатый, и решила она родить. Совершенно счастливая ходила. Торжественно ждали они с возлюбленным этого часа, а были далеко не молодые: ей тридцать девять.
Час грянул неожиданно, в ночь с пятницы на субботу, «скорую помощь» вызвать к автомату бегала соседская старушка; у возлюбленного дома тоже телефона не было, и в выходные некуда было ему позвонить.
Ну и перенесла она за эти выходные! Врачи хоть и боялись за ее поздние роды, с этим она справилась, и когда акушерка сказала: «Девочка!», она счастливо произнесла: «Ну, здравствуй, Машенька!» Потом в палате молодые родихи (я понимаю, что правильно «родильницы», но это не по-русски; «сорок кило́метров» — говорили в нашей деревне мужики, и где-нибудь в Англии это, может, и киломе́тры, а по нашей дороге сорок этих самых будет исключительно с ударением на о; или: «Я пошла к детя́м» — тоже по-русски гораздо правильнее, потому что «к де́тям» — это когда из гостиной в детскую, а когда из очереди в коммуналку, то сугубо «к детя́м», и с этим не справиться никаким лингвистам — с правотой живого языка); так вот, родихи в палате обсуждали между собой: мол, там какая-то старуха, говорят, рожала, так еще и «здравствуй, Маша» сказала. Очень удивлялись. Тридцать девять лет — возраст их матерей, и они уж, верно, толстые старухи.
А она лежала, отвернувшись к стенке, обессиленная родами, и плакала оттого, что вот родилась Машенька, а ни одна душа на свете про то не знает, никто не принесет ей фруктов, как этим дурным молодухам, август на дворе, пора плодов, и хочется есть, а эти девки жрут, и невдомек им.
В понедельник она позвонила возлюбленному на работу, он ругается: где ты без меня шляешься, я приходил в субботу, в воскресенье... Она перебила:
— У нас родилась Машенька! — и заплакала.
И любовь продолжалась у них еще долго, еще лет пять. До тех пор, пока жена не выставила его из дому и он не перебрался к возлюбленной насовсем. Вот тогда любви и пришел конец.
Так что нас ничем не удивишь.
И мы смотрели на нашу счастливую Катю с грустью, как боги, которым открыты все книги судеб и можно заглянуть в их конец и узнать, «кто с кем остался».
Как будто сама Катя знала про жизнь меньше нашего.
Но она была счастлива, а мы нет. И в этом состояло ее превосходство. Всю нашу мудрость она превосходила простейшим жестом — отказом от нее.
ВРАГ
Сам же звоню — и сам бросаю трубку.
Через полчаса набираю снова. Алексей вздыхает, выражая последнюю степень долготерпения, но упорствует на своем.
— Я на твоем месте бросил бы всю эту... И пошел слесарем на завод. По крайней мере, хоть польза.
Это друг!.. Спасибо, говорю, ты всегда найдешь, чем утешить. А я, говорит, тебе не гейша — утешать.
— Зря я только с тобой время трачу. Найти бы где умного человека посоветоваться.
— Сам мучайся.
— Я его доклад уже наизусть выучил. Из ненависти. Ночами не сплю.
— Никому не сознавайся, — говорит, — про бессонницу. Это стыдно. Это значит, человек не наработал на отдых. Представь себе пахаря — чтоб он ночью не мог заснуть? Это ты не заслужил сна.
Катается по полу пух тополиный перекати-полем. Смирные тополя во дворе уже месяц с самым кротким видом душат своим пухом целый свет.
Маюсь дальше.
Открыл книгу — философ считает, что сознательная нравственность разрушает себя, как не может сохраниться в целости препарируемое для изучения животное.
Значит, наш инстинкт — бессознательно — должен сам знать, как поступить. В детстве, помню, читал «Робинзона Крузо» и удивился: «...росли плоды. Я попробовал — плоды оказались съедобны». Какое доверие к вкусовым рецепторам!
Мой инстинкт толкает меня: жги, коли, дави своего врага. Пытаю сознание — оно не знает.
...Дочке было года полтора, гулял с ней на детской площадке, и подрались два мальчика лет шести. Она у меня еще и ходила-то нетвердо, а тут немедленно заковыляла на выручку слабейшему. Пока добежала, драка кончилась, мальчишки расцепились, но она, безошибочно угадав нападавшего, толкнула его; он уже отходил прочь и ее толчка почти не заметил, а она преследовала его с грозными восклицаниями.
Вот ведь не оглянулась же она на меня, чтоб узнать, как ей поступить. Ее вел точный инстинкт, и ему она верила больше, чем нам вокруг — нам, не шелохнувшимся.
Спросить бы сейчас у нее, как быть. Да она в лагере. И выросла.
Жаркое лето.
Вчера в трамвае впереди меня сидела девушка, спина голая. Сидишь, не знаешь, куда деваться. Все понимаешь