если он сам не является чем-то особенным, он все же неустанно подчеркивает, что он — «джентльмен». Если вам так не повезло, что вы бедны и без всяких рекомендаций, но зато у вас все манеры хорошо образованного и воспитанного человека, он окажет вам лучший прием, чем тот, который вы, вероятно, получили бы на оживленном и беспокойном Севере.
Ему нравятся длинные волосы, черный цвет одежды и детские перчатки. Он произносит слово «железо» — «i-ron» (двумя слогами), а «бочонок» — «barrel» — «barl». Он называет «car» — «kyah» (один слог), «cigar» — «se-ghah», a «negro» — «nig-ro». Но никогда — «negro», и очень редко — «nigger». Последнее, кстати, было любимым словом сенатора Дугласа. Однажды, когда его звезда только восходила, кто-то спросил мистера Сьюарда:
— Будет ли судья Дуглас когда-нибудь Президентом?
— Нет, сэр, — ответил нью-йоркский сенатор. — Никогда Президентом Соединенных Штатов не станет человек, который произносит слово «негр» с двумя «г»!
Этот южный провинциализм просто удивителен иногда. Разговаривая с одним юношей — учащимся старшего класса Миссиссипского колледжа, я заметил, что люди редко присоединяются к тому кругу, от которого они не чувствуют той симпатии или ощущения общности, которые побуждают его войти в это общество. «Да, — ответил он, — есть что-то, что их волнует!»
Леса вдоль реки прекрасны — огромные украшенные омелой зеленые дубы, темные сосны, густые заросли камыша, гордость весны — тополя и клены, касающиеся земли нежные листья ивы, белокожие платаны и большие снежно-белые цветы кизила.
Чем дольше мы путешествовали, тем сильней мы стали ненавидеть каллиопу. Жизнь стала просто невыносимой, и все чаще звучало предложение заплатить играющему, чтобы он прекратил это дело. В того, по-видимому, вселился дух парижанина, который подключил орган к часовому механизму, чтобы тот играл в назначенное время, запер свою квартиру и на месяц уехал в деревню, а вернувшись, обнаружил, что двое неприятных соседей, которых он хотел выжить из дома, дошли до состояния полного отчаяния и вышибли себе мозги.
В то время когда я проводил вечер за приятнейшей партией в вист, до моих ушей долетели обрывки разговора двух других пассажиров:
— Шпион?
— Да, шпион, с Севера, он добывал информацию для старого Линкольна, и вчера его тоже арестовали.
Это была приятная тема для размышления о робком и созерцательном характере. Один из пассажиров объяснил мне суть дела, сообщив мне, что на одном из остановок, телеграф сообщил об аресте в Монтгомери двух шпионов. Людям, похоже, казалось, что таким неблаговидным делом занимается каждый десятый!
На индейском диалекте слово Алабама означает: «Здесь мы отдыхаем», но для меня оно имело совершенно противоположное значение. Однажды утром мы проснулись и обнаружили, что наш пароход прибыл в Монтгомери. Поскольку я приехал в отель задолго до завтрака, я совершил небольшую прогулку с одним путешественником из Филадельфии, поклонником Сецессии и направлявшимся в Конвент штата, который в настоящее время также являлся Капитолием Конфедерации.
Расположенный так же, как и Капитолий в Вашингтоне, в конце широкой улицы, он доминирует над этим красивым городом, в котором проживает 8 000 человек. Здание оштукатурено и покрыто лепниной, и от него веет меланхолическим обещанием лучших дней, и непременно с «Особым Институтом».
Сенатская палата — это небольшой убогий зал, на грязных стенах которого висят портреты Клэя, Кэлхуна и еще двух или трех политиков Алабамы. Столы и стулья засыпаны грудами устаревших официальных документов и другими «обломками» законодательной деятельности. На обратном пути в отель, мы услышали от какого-то бродяги краткое описание некоего образцового раба:
— Это самый лучший ниггер в этом городе. Он знает достаточно, чтобы хорошо работать, и ничего больше.
Мы также узнали о том, что Конвент штата Вирджиния приняла постановление о выходе из Союза.
— Какая прекрасная новость, не так ли? — ликующим тоном спросил мой филадельфийский компаньон.
В течение нескольких дней, несмотря на его очень категоричные утверждения, я сомневался в его искренности. Это был первый раз, когда он затронул эту тему, когда мы были наедине. Я пристально посмотрел ему в глаза и спросил:
— Вы действительно так думаете?
Его несколько ошеломленный вид был лучшим ответом, даже без слов:
— Я хочу вернуться домой в Филадельфию, и не быть задержанным по дороге.
В гостиничном холле два хорошо одетых южанина активно обсуждали эту горячую тему. Один из них сказал:
— Войны не будет.
— Да, — ответил другой. — Янки повоюют какое-то время, но для нас это не имеет никакого значения. У нас достаточно «Купоросовых Брюк», чтобы вести эту войну. Никому из «Черных Брюк» стрелять не придется!
Чтобы читателю было понятно, скажу, что одежда простых белых рабочих была из ткани, окрашенной красителем, главным ингредиентом которого был купорос, в то время как, представители высшего, рабовладельческого класса, конечно, носили «обычные костюмы торжественного черного цвета». Это была очень суровая сентенция, в которой лишь в нескольких словах были выражены истинные убеждения тех мятежников, которые подстрекали и побуждали людей к войне.
Поданные к завтраку утренние газеты, сообщили две интересные новости. Во-первых, в Пальметто-Сити был схвачен и посажен в тюрьму «Джаспер»[53] — чарльстонский корреспондент «The New York Times». Во-вторых, генерал Брэгг был арестован в своем лагере и отправлен под конвоем в Монтгомери «как военнопленный» — так сообщил корреспондент «Pensacola Observer» (Флорида). Этот журналист был ярым сецессионистом, но провинился — неосмотрительно опубликовал некие данные о силах и составе армии мятежников. Он подписался «Немо», и теперь он действительно и совершенно справедливо стал «Никем», чтобы таковым некоторое время и оставаться.
Глава VIII
«Я всегда говорил, что пока человек не повешен, он не пропал»[54].
Теперь я начал испытывать чувство глубокой благодарности к молодому офицеру из Мобила, который удержал меня от поездки в Форт-Пикенс. Отвергнув соблазнительную просьбу моего компаньона-филадельфийца задержаться в Монтгомери еще на день, чтобы познакомиться с Джефферсоном Дэвисом, я продолжил свое «Путешествие на Север».
У поезда выяснилось, что пропал мой багаж. Начальник поезда, урожденный ньюйоркец, и который, вероятно, считал опасным задерживать желающего попасть в Вашингтон человека даже на несколько часов, любезно заставил проводника задержать поезд на пять минут, пока мы ехали обратно в «Exchange Hotel», где и нашли недостающий чемодан. Судя по этому инциденту, можно было сказать, что задержка могла бы быть простым недоразумением, без неприятных последствий.
Мой сосед из Джорджии, хотя и очень осторожно, чтобы никто его не услышал, вполне свободно говорил о своей приверженности к Союзу и утверждал, что таких тут большинство. Мне очень хотелось искренне ответить ему, но