одну сторону, никуда не придешь. Пойдешь в другую, тоже никуда не придешь, но это будет совершенно другое никуда.
– Это правда, что ты в своей жизни любил только одну женщину? – спросила я.
Пару секунд он озадаченно смотрел на меня. Потом взял меня за руку и повел из кухни.
– Кто тебе это сказал? Это о таких вещах ты тут думаешь? Бедняжка Эллинор. Лучше расскажи о ком-то, кто любил тебя. О ком-то, с кем ты была. О ком-то, кто использовал тебя. Я хочу послушать, расскажи все со всеми подробностями. Распали меня, потому что я не в состоянии делать все сам.
Моей первой мыслью было рассказать о Йонни. Но я почувствовала, что не смогу заговорить о боях, подвале, пикапе или о домике в лесу. Об озере и о потере связи со всем вокруг. Я не могла до конца разобраться в себе. Что такого особенного в Йонни, что я не могу о нем говорить, просто не получается? Поэтому я рассказала о Клаусе Бьерре из Копенгагена.
– Какой жалкий тип, – прокомментировал Калисто, когда я закончила. – Ты напрочь отбила у меня желание. Невозможно трахаться после таких историй, Эллинор.
– Не всё сводится к сексу.
– Не всё.
– Есть и другие вещи. В жизни.
– Да. Я знаю людей, которые занимаются сексом раз в полгода и довольны. Я знаю людей, у которых в жизни вообще нет секса. Они, может, и не довольны, но понимают, что жизнь не сводится к сексу.
– С Клаусом Бьерре было что-то другое, – сказала я.
– Да, – согласился Калисто. – С Клаусом Бьерре определенно было что-то другое. Тебе не удалось спрятать в себе монстра.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Тебе следовало бы ему помочь. Но ты сбежала, бросила поле боя. И теперь тебя мучает совесть, потому что ты не хочешь признать, что в тебе есть такая черта.
– Не думаю, что я… – начала я.
– Мой любимый писатель, – оборвал меня Калисто, – один французский писатель, которого часто называют un enfant terrible, пытается сформулировать именно это. Что можно скрывать монстра. Человек может всю жизнь притворяться, и никто этого не замечает, даже он сам. Но монстр сидит внутри и жаждет пищи. Этот писатель знает, что люди по большей части монстры, но среди всего дерьма есть что-то еще.
Калисто глубоко вздохнул и произнес:
– Там и сям можно мельком заглянуть в сердце монстра. Ты понимаешь, Эллинор?
Я смотрела себе под ноги.
– Я прочитала все твои книги Мишеля Уэльбека.
– То есть как?
– Я нашла ряд книг в шкафу. За всеми остальными книгами. И я прочитала их, одну за другой, пока ты был на работе.
Калисто уставился на меня.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Погоди, Эллинор. Погоди.
Калисто стоял передо мной. Он поднял руку, но снова ее опустил.
Я смотрела в окно у него за спиной.
– Там снаружи зверь, – сказала я.
Я продолжала неотрывно смотреть в окно, а Калисто так же неотрывно смотрел на меня. Это был очень долгий взгляд, и все это время я видела только Калисто и свое собственное отражение. Я поднесла ладони к лицу и почувствовала запах крема.
– Там что-то есть, – повторила я.
– Эллинор, – сказал Калисто и подошел на шаг ближе. – Думаю, тебе нехорошо. Я пойду куплю еды, и нам не придется готовить. Мы оба устали. Я скоро вернусь, и тогда мы поговорим обо всем, что ты прочитала.
Он надел куртку и вышел. Я услышала, как за ним захлопнулась калитка. Я подошла ближе к окну, отражение моего лица стало больше. Я знала, что бы я увидела, если бы еще сильнее приблизила лицо к стеклу, заслонилась ладонями от света и посмотрела наружу. Я бы увидела тропинку в снегу, сосны и калитку. Воздух казался бы высоким и неподвижным, как бывает, когда на севере зима. «Калисто в его возрасте и с его прошлым ни за что не хватит сил начать долгий и трудный путь навстречу другому человеку. Ему ни за что не хватит сил». Я глубоко вдохнула, и почувствовала, что я словно укрепилась, как будто у меня ногти вдруг стали крепче или дыхательные пути очистились. Я пойду в спальню, достану вещи из ящика и возьму сумку. Открою дверь. Открою калитку. Увижу автобусную остановку. Пойду на остановку и буду ждать. Потом сяду на поезд до дома и найду Йонни в его фургоне. Интересно, можно ли добраться до фургона Йонни, не проходя мимо дома размазни. Есть ли там какой-то окольный путь или придется пройти мимо ее дома, где она, возможно, будет сидеть на веранде с детьми и собакой всей честной компанией, в то время как ее муж живет в прицепе в лесу. В таком случае я пройду мимо, не говоря ни слова. Если бы она крикнула: «Эй, ты кто? И что ты собираешься делать в фургоне?», я бы ответила, что меня зовут Эллинор и я хочу узнать у Йонни, поедет ли он со мной в Копенгаген. А потом я бы сказала Йонни: «У меня есть 50000 крон, ты поедешь со мной в Копенгаген?»
Мне казалось, я чувствую запах моря. Скоро я буду сидеть в поезде, подумала я. Скоро я увижу в окне, как мимо пролетают леса и глубокие озера.
Потом я поднесла ладони к вискам, прижалась лицом к окну и вгляделась в темноту.
II. Макс
Жизнь марает», – отмечал Анри де Ренье; хотя нет, она скорее изнашивает. Конечно, есть люди, которым под силу сберечь в себе незапятнанное зернышко – зернышко бытия; но что такое этот ничтожный остаток в сравнении с поношенностью тела?
Мишель Уэльбек
Как-то раз, уже давно, я посчитал всех женщин, что у меня были. Я по-прежнему это делаю, и я вспоминаю их не по одной, а как заросли морской травы, растущей на морском дне в теплой воде. В Испании ее называют посидония. Эти водоросли колышутся в такт течениям, и когда ты проплываешь над ними, кажутся гармоничным целым – морской лес, чьи кроны с надеждой тянутся к поверхности. Некоторые женские тела сливаются в моей памяти друг с другом, как и лица, и имена, и голоса. Случается, я комбинирую новые тела с частями некоторых тел, которые я соединяю с частями других. Я делаю женщин из женщин. Удовольствия из удовольствий, и иногда – совершенства из совершенств. Однажды я собрал идеальную женщину. В воображении она была темноволосой, невысокой, пухлой, с вьющимися волосами, подстриженными каре. Она была