быть, считает меня слишком хрупкой, чтобы нажимать еще сильнее. Наверное, поэтому он целует меня в макушку и говорит:
– Утро вечера мудренее. Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе. Пожалуйста, помни об этом, когда придет посылка.
– Это не просто случайный глюк, – шепчу я. Я и не думала задавать вопрос, но тем не менее падар дает окончательный ответ:
– Да.
Глава 13
Обещания – забавная штука. Мелкие слова, которые легко слетают с языка и приклеиваются к самым нежным местам нашего сердца. Как будто, прилепив на ситуацию ярлык «Обещаю: проснешься – все будет выглядеть иначе», можно все исправить. Ну да, конечно, мне иногда тоже бывает стыдно. Например, я пообещала Малике, что найду ее, однако в данный момент занимаюсь прямо противоположным делом.
Вместо этого я отдираю старый ковер в одном из домов, купленных мамой для ремонта, и с каждым гвоздем, царапающим мне пальцы, спрашиваю себя, почему Господь решил разрушить нашу семью. Думаю, такова моя заслуженная кара за то, что плохо думала о биби-джан и баба-джане. За то, что вмешивалась в темы, которые следовало бы оставить в покое. Как там говорят взрослые, когда не хотят ничего объяснять? «Меньше знаешь – крепче спишь»?
Каждый колючий гвоздь резкой болью напоминает об обещании, что падар дал в День отца, и о многих других мелких обещаниях, спрятанных в сказках на ночь и поцелуях перед сном. Я швыряю полоски ковра в высокую груду гораздо сильнее, чем требуется. Они шмякаются, взметая тучи пыли.
Жаль, что я не знала: обещание – это всего лишь другое название лжи.
Ничто не стало лучше.
И ничто не стало выглядеть иначе.
– Как ты тут, справляешься? – К дверному косяку прислоняется Эрик. Причмокивая, жует жвачку. – Если трудно с гвоздями, можем озадачить Сэма.
Где-то неподалеку слышится тихий стон.
– Гм, не надо. Я, пожалуй, и сама разберусь. – У меня вспыхивают щеки.
Эрик показывает мне большой палец и ведет Сэма наверх. На миг мелькает его удаляющаяся спина, и я решаю, что нам нужно еще немного побыть вдалеке друг от друга.
– Ах он сукин с…
Грохот, потом вопль.
Мы с Эриком и Сэмом замираем и, вытянув шеи, глядим туда, откуда доносится шум. У меня пересыхает во рту: опять грохот, сдавленный всхлип. Мы с Сэмом на миг встречаемся взглядами, я выскакиваю из комнаты и бегу по коридору.
– Сара, погоди! – обжигает спину знакомый крик Сэма, но меня уже и след простыл. В голове лишь крутится: «Помни об этом, когда придет посылка». И мне остается только считать секунды до раскрытия тайны.
Один, два, три…
Я в белом платье, с цветами в волосах, смотрю, как мадар и падар танцуют на десятой годовщине своей свадьбы, шепча друг другу обещания о том, что «впереди целая жизнь».
Четыре, пять, шесть…
Я лежу в постели, делаю вид, будто смотрю «Нетфликс», и слышу первый за этот вечер звон разбитого стакана на мраморном полу. Приоткрываю дверь и бреду по коридору.
Семь, восемь, девять…
Стою в дверях, боясь заглянуть за угол, в кухню, где сердито танцуют тени моих родителей. В босые ноги врезаются осколки стекла. Делаю шаг, другой.
– Мадар! – Мне снова тринадцать лет, и я вхожу в кухню. Мадар стоит спиной ко мне и дрожит всем телом. От разбитого стекла к ее ногам тянется след из крови. – Что случилось?
Моргаю и понимаю, что мы не в кухне. Мы в доме, который родители купили вместе, чтобы сделать ремонт, но теперь работают по отдельности. Крови нет. Стекол тоже. Только бумаги. Много, очень много бумаг. Наклоняюсь, поднимаю один листок.
– И ему непременно надо было прислать это именно сюда! Через курьера! – Мадар берет из ящика на полу молоток и швыряет его в сухую стену. – У него даже не хватило совести вручить их мне лично, из рук в руки. Как… – Мадар не успокаивается, – как он смеет так поступать! – Она съеживается, обхватывает голову руками. – Ну почему так?
– Чем тебе помочь? – Мне на плечо ложится рука Сэма.
Читаю бумаги, и внутри все переворачивается.
– Пожалуйста, уведи отсюда рабочих, – шепчу я.
Сэм кивает и исчезает. Слышу удаляющиеся шаги. Через минуту остаемся только мы с мадар. В открытые окна просачивается пыль, донося щебет птиц.
Мадар продолжает громить стройплощадку. Я ее не останавливаю. Стою рядом и смотрю, как она дает выход горю. За свою жизнь я видела Наргиз Амани во множестве разных ролей: мать, деловая женщина, сестра, – но сейчас она просто девчонка с разбитым сердцем. И я тоже девчонка с разбитым сердцем. И, черт возьми, что же мне сейчас делать? Падар, какого черта ты взвалил это на меня?
– Ты знала, что это произойдет сегодня? Когда ты у него была, он тебе что-нибудь говорил?
Мадар все еще прячет от меня лицо. В глубине души я рада, что она не видит моего, потому что врунья из меня никуда не годная. Вспоминаю плотно зажмуренные глаза падара. Его желание. «Обещаю».
Боюсь ответить, боюсь ранить ее еще сильнее.
Выпускаю из рук бумаги о разводе и выхожу трусливой походкой.
– Ну конечно, – только и говорит мадар.
Через несколько мгновений напряженных внутренних споров я делаю единственное, что имеет смысл. Беру мамин телефон и звоню тете.
* * *
К дому подъезжает хала Моджган. Я робко машу ей, она выходит из машины и обнимает меня. Спрашивает:
– Где Наргиз?
Я показываю, и тетя исчезает в доме. Рядом с их машиной стоят Амина и Айша. Айша коротко машет мне. Я понимаю – это белый флаг. Смущенно потираю руку и машу в ответ.
– Хочешь покататься? – небрежно спрашивает Амина, рассматривая свои ногти. – Мы едем в Нортпорт. Посидим на скамейках, покормим гусей хлебушком или что там еще люди делают около воды. – Она поднимает глаза, как будто недовольна, что из-за меня пришлось отклониться от намеченного плана. Но потом ее губы изгибаются в легкой улыбке.
– Амина, вряд ли ты будешь кормить гусей хлебом. – Айша открывает дверь машины и садится. – И, конечно, Сара поедет с нами. Без вопросов.
– Да, да, да, – бормочет Амина и жестом приглашает меня сесть.
В последний раз оглядываюсь, вижу, как хала Моджган аккуратно складывает бумаги в папку, и сажусь в машину к двоюродным сестрам. Мы все втроем втискиваемся на заднее сиденье. В дверях появляется мадар, хала Моджган похлопывает ее по спине.
– Как я понимаю, посылка была доставлена сюда? – Амина ерзает и подается вперед. Складывает изящные руки на пассажирском подголовнике.
– Ага.
– Ох уж эти папаши, – заявляет она с невыразимым презрением в голосе.
Айша кладет ноги в побитых кроссовках на центральную консоль. В машину садятся наши мамы.
– Салам, хала-джан, – хором поют Амина и Айша.
Мадар не отвечает. Только смотрит в окно, и на лице у нее написано глубокое горе. Это отстраненное выражение всегда появляется у нее перед тем, как из глаз хлынет водопад.
Я бы сделала буквально что угодно, лишь бы разрядить тягостное молчание в машине.
– У нас тут тишина, как на похоронах, – бурчу я, стягивая волосы на макушке, и локтем толкаю Айшу в плечо. – Может, музыку включить?
Хала Моджган смотрит на меня в зеркальце заднего вида и открывает плейлист. К моему ужасу, в машине гудит медленная синтетическая мелодия. Мы петляем по узким тенистым переулкам.
– От такой музыки еще тоскливее, – шепчет Айша Амине и мне, пока тягучая мелодия «I Wanna Know What Love Is» рисует картины из давно ушедших восьмидесятых.
Амина берет телефон, подключается по блютусу и хочет сменить песню на что-нибудь более подходящее (по крайней мере из этого столетия).
Как ни странно, старая песня выдергивает мадар из тягостных раздумий. Она оборачивается к хале Моджган.
– Знаешь, о какой ночи напоминает мне эта песня? – Она крепко сжимает папку, чтобы ни один листок не улетел под порывом ветра в открытое окно.
– Когда вы с Зенат уговорили Назанин и меня лечь в ваши кровати вместо вас, а сами ускользнули на выпускной вечер? – фыркает хала Моджган. Дорога поворачивает,