— Хороший ответ, — похвалил Бондарчук. — В духе официальной пропаганды. А военная доктрина наша — как она на твой взгляд?
— Ничего себе, — осторожно сказал Павлов. — Нормально.
— М-да… Сколько мы общаемся, всегда я тебя расспрашивал про твою работу. А надо было рассказывать про свою. Дорогой ты мой товарищ Павлов! Да будет тебе известно, что именно новая российская военная доктрина сделала НИИПБ столь нужным и полезным. Если излагать пафосно, вы с вашим людоедом Шариковым сейчас влияете на судьбы мира. Ваши разработки придадут армии некоторые свойства, которых ей недостает. Критически недостает, я бы сказал. Ты это… Гордишься?
— Скорее боюсь, — честно признался Павлов. — Как вы своими новыми свойствами размахнетесь, да как врежете…
— Ерунда! — отмахнулся Бондарчук. — У нас и в мыслях нет врезать. Размахнуться можем. Острастки ради. Минуточку… Эй, дорогуша! Ты поворот не пропустил?
— Там копают, товарищ генерал, — отозвался водитель. — Мы дальше.
— Там расширяют стоянку у аквапарка, — сказал Павлов.
— А аэропорта у вас, случаем, нет?
— Зачем аэропорт? — удивился Павлов. — До Москвы час экспрессом.
— Аквапарк! — Бондарчук раздраженно фыркнул и сразу оказался похож на настоящего генерала. — Дорогуша, ты хоть помнишь времена, когда аквапарков не было? И экспрессов не было. И ничего вообще не было! В мой родной городишко по выходным приезжала на базар машина с колбасой! А в продуктовых лежали макароны, селедка и маргарин!
— Ты будто из какого-то голодающего Поволжья…
— Я из России, — веско сказал Бондарчук. — Тебе, москвичу, не понять. И вообще, не перебивай, а впитывай. Мы сейчас живем как бы не в полном шоколаде, но с прежним не сравнить. Аквапарки вон повсюду. Работяга год отпахал — везет семью на курорт. Прямо Советский Союз, только всего больше и ширьше. Чем достигнуто это изобилие, а, дорогуша? Отказом от позиций, которые занимал СССР! Но сейчас мы потихоньку возвращаем себе прежнее влияние. Только увы, на одной экономике в сверхдержавы не выйти…
— Это что, политинформация? Или инструктаж?
— Именно. Не смейся, я не шучу. Есть мнение, что некоторые не понимают, какую задачу взвалили на свои плечи. Жирком заплывшие.
— Я делаю зарядку. У меня есть двухпудовая гиря, — сообщил Павлов. Чистейшую правду сказал. Зарядку Павлов делал. И гиря у него — была. Одно другому никак не мешало.
— Гиря дело хорошее… Кому сказано — не перебивай!
— Виноват, товарищ генерал-майор. Больше не повторится.
— То-то. О чем я? А! Так вот, стране нужна военная сила. И как ни странно — живая сила, понимаешь? Ядерным щитом не закроешься от локальной угрозы. Танки и самолеты не берут города. Пехотинец, друг мой, вот кто по-прежнему задает тон. Как ни смешно. Как ни дико. Но пехотинца-то серьезного у нас до сих пор и не было. А нам же надо регулярно доказывать, что мы крутые! Полегоньку, местами, но реально подвоевывать. И кем это делать?
— Ничего себе! А ваши спецназы? Береты всякие?
— Путаешь, дорогуша. Спецура, она для узких задач. А биться с противником лицом к лицу должен нормальный солдат. Только он у нас — кто? Здоровый лоб на приличной зарплате. Средний возраст рядового уже под двадцать пять. Обучен хорошо, но воюет с оглядкой… И тут на сцену выходит некий институт! И вручает пехотинцу то, чего ему не хватало! Помощника и друга, который расширяет возможности бойца и создает ощущение защищенности. У солдата будто выросли новые глаза и уши, да какие! А до чего он теперь быстрый, ловкий, и при этом незаметный! У всех, кто работал с твоими полосатиками, за первый же месяц подскочила самооценка. Три контрольных группы было, и в каждой теперь совсем другие солдаты! Мы боялись, что обнаглеют и начнут лезть на рожон — как бы не так. Просто они стали иными. Кого угодно покромсают в мелкий винегрет. Вот что вы делаете, дорогой товарищ Павлов, с вашим душегубом Шариковым. Поставляете в войска зверей, а те изменяют людей. Мы, конечно, ждали такого эффекта, даже планировали его — для чего, собственно, все и было затеяно. Ведь самое лучшее оружие ничего не стоит, если не модифицирует поведения бойца. Вам это удалось. В перспективе мы имеем совершенно новую армию!.. Э! Ты чего смурной?
— Как только полосатики ушли в опытно-промышленное, мне обрубили информацию, — произнес уныло Павлов. — Я сейчас впервые от тебя слышу о контрольных группах, об эффекте влияния кошек на людей…
— Порядок такой, дорогуша, — вздохнул Бондарчук. — Вы занимаетесь оружием, мы занимаемся людьми.
— Я многого не прошу — но разве нельзя оставить мне контакт хотя бы с испытателями? А то два раза поговорили, и конец.
— Испытатели — наши. А институт как бы не совсем наш. А ты ведь погоны не надел, — веско заметил Бондарчук. — Хотя два раза предлагали. Вот и остался не рыба, не мясо — ученый. И потом, случись на испытаниях чего серьезное, тебя бы мигом подняли по тревоге. Из постельки выдернули и потащили за ушко разбираться. Куда-нибудь на танкодром, ночью, под проливной дождь. В грязь, слизь и кровавые ошметки. Так что живи и радуйся.
— Живу и радуюсь! — фыркнул Павлов. — Благодарные ребята товарищи военные. Я им такую кошку сделал, которая лицо армии переменит, а они… Ладно, не надувайся. Шучу.
Машина беспрепятственно миновала проходную НИИПБ, прокатилась по территории и зарулила за корпус, в институтском просторечии именуемый «кошкин дом».
Павлов открыл было дверцу, но Бондарчук поймал его за руку.
— Ты вот что, дорогуша, — сказал он. — Катька твоя, конечно, девица ласковая, и предсерийный образец, и все такое… Но поскольку со мной ее согласовать никто не удосужился — это мы еще разберемся, почему…
— С директором разберетесь, — уточнил Павлов.
— Да уж не с тобой, дорогуша! В общем, поскольку на представлении я за вашу фирму отвечаю, пульт управления ты мне все-таки дай!
Катька будто ждала его — тут же подскочила к решетке и начала, урча, тереться о прутья.
— Все бы так… — пробормотал завлаб, оглядывая ряд клеток, в которых предавались вялотекущей жизнедеятельности остальные рыжики. Переваривали завтрак. Павлову вдруг захотелось взять, да прощелкать команду общей тревоги, что-бы все проснулись и встали на уши, но он желание поборол. Ничего бы ему этим доказать не удалось — ни себе, ни рыжикам, ни, тем более, директору института.
Много лет назад Павлов выработал золотую для «оборонщика» привычку не задавать лишних вопросов. Неспроста — у отдельных излишне любопытных коллег прямо на его глазах свернулась карьера. Теперь завлаб на себя злился. Мог ведь, получив техзадание на гражданскую версию «Клинка», потребовать разъяснений — с чьей санкции, кто будет отвечать в случае неудачи… Но не стал. Он был и оставался удобный для начальства, исполнительный, лояльный, верный, не хватающий с неба звезд, но зато надежный Павлов.
Сейчас он просто ненавидел себя таким.
— Катерина! Выходи, красавица, — сказал он кошке, открывая дверь. — У тебя сегодня очень большой день. Может, самый большой в твоей жизни. Второй день рождения. Ощущаешь?
Катька умела покидать клетку по-всякому. То выдвигалась царственной походкой, высоко задрав роскошный хвост. То радостно кидалась тереться и обниматься. Сейчас же она просто вышла, приветственно толкнула Павлова плечом в бедро, и деловито засуетилась вокруг — на завлабе был надет чистый халат, и его нужно было немедленно обработать подщечными железами, понасажать меток.
Павлов прошел к выходу и остановился у стола дежурного. Катька на лаборанта даже не посмотрела — знала, кто тут главный, и кто у главного в любимчика.
— Фиксируй время и номер пропуска. Выпиши мне дневной рацион на ка десять эр десять. И еще дистанционку. Две штуки.
— Расчетное время прибытия… — прочел лаборант из журнала.
Павлов оглянулся на Катьку. Та сидела рядышком, пребывая, судя по умильному выражению морды, в абсолютном довольстве. Завлаб понял: сегодня он с кошкой просто так не расстанется. Уж раз подфартило — напользуется всласть.
Да и кто его знает, как все обернется — может, им общаться ровным счетом день остался.
— Пиши двадцать один, — сказал завлаб.
Вышли они из корпуса стильно: впереди Павлов, за ним, почтительно выдерживая дистанция, красавица «десятка» с объемистым пакетом в зубах — дневной рацион, набор гребней, мусс для укладки, парадный ошейник. Внешняя охрана «кошкиного дома», ни разу еще не видевшая рыжика, принялась сверкать глазами, охать, ахать и постанывать. Наблюдая реакцию матерых вооруженный дядек, Павлов в который раз убедился — он сделал вещь. Настоящую, без дураков. Может, этим и надо было с самого начала заниматься? Растить животных, несущих радость людям? До, но кто бы ему дал разработать столь потрясающее изделие, не будь оно изначально боевым…