Луна опустилась ниже. Тени стали длиннее. Шли уже часа три. Вдруг Гент остановился. Он увидел, что одна из теней, лежавших впереди, меж кустов, изменила очертание, слилась с другой тенью и исчезла. В этом направлении послышался легкий шум. Охотник взвел курок; не торопясь перевел глаза с подозрительного места дальше, где, соответственно углу света, должен был находиться оригинал тени, и увидел яркие глаза, блестевшие неподвижно. Лев стоял грудью к охотнику, в напряженной позе, с вытянутым, нервно двигающимся хвостом — признак решительного скачка.
Разрывная пуля быстро привела бы животное в более мирное состояние, но Гент не хотел стрелять, опасаясь этим привлечь внимание неприятеля. Заметив, что Цаупере тоже готовится стрелять, Гент знаком запретил ему шевелиться, затем достал маленькую ручную ракету и, поспешно зажегши фитиль, тотчас начавший сыпать искры, убедился в отличном действии фейерверка. Ракета, зашумев, взвилась над головой льва, опрокинувшегося в ужасе на спину; осыпанный искрами, он скрылся отчаянным, дугообразным прыжком, и Гент запомнил лишь выразительное движение хвоста, которым бедный зверь отметал странное явление. Но, оглянувшись, охотник расхохотался: Цаупере, бросив ружье, лежал ничком, охватив голову руками.
— Цаупере, вставай! — сказал Гент. — В трубке сгорел порох, больше ничего. Порох и уголь.
— Белый человек большой волшебник, — пробормотал дикарь, садясь и отдуваясь в волнении. — Большой, добрый волшебник. В животе у Цаупере разорвалась эта огненная змея. Уф, уф!
Он встал, убежденный, что остался цел и невредим, и они пошли дальше. Вскоре им встретился ручей, течение которого было согласно с направлением, взятым Гентом. Они пошли берегом ручья. Лунный свет почти исчез в лесу, но вода поблескивала, и это помогало разбираться среди чащи.
Когда стало совсем темно, Гент остановился под большой сикоморой и решил до рассвета обождать здесь; Цаупере он позволил заснуть, чем дикарь воспользовался, тотчас же впав в сонную неподвижность, а Гент прислонился к стволу, дожидаясь рассвета.
Когда взошло солнце, охотник разбудил негра, и они пробрались на небольшой островок среди ручья. Островок был хорошо укрыт густыми кустами; там развели костер, и Гент сварил рыбу, пойманную в ручье. Затем наступили томительные часы бездействия. День казался долгим, как канцелярская волокита. К вечеру лес утих, смолкли крики попугаев и голубых дроздов, и Гент приготовился идти дальше.
Цаупере нес небольшой тюк, весом меньше полпуда. В нем были материи, купленные на всякий случай охотником у купцов Таборы. Гент еще собирался ступить в воду, бывшую здесь не выше колен, как, машинально взглянув на Цаупере, шедшего впереди, понял причину легкого свиста — это была стрела, качавшаяся в тюке, который дикарь нес на голове. Охотник быстро вытащил негра на островок, за прикрытие кустов, и вытащил из тюка стрелу.
— На нас напали! — сказал он. — Смотри, твоя голова случайно осталась цела.
Цаупере, положив тюк, схватил ружье. Гент, сколько мог, осмотрел сквозь кусты противоположный берег. По-прежнему там было тихо и глухо; не шевелились листья, не мелькала подозрительная тень. Стрела появилась как бы волшебством.
— Иди на ту сторону, Цаупере, — сказал Гент, — я буду смотреть здесь.
Дикарь, согнувшись, пробрался к другой стороне островка. Только он исчез, как снова раздался свист, и две стрелы почти одновременно пролетели над Гентом. Он старательно ругал себя за разведенный костер, предательский дым которого, видимо, привлек таинственного врага. Вверх и вниз по течению ручей виден был на пространстве нескольких ярдов. Там все казалось спокойным; главное внимание охотника сосредоточилось на громаде берегового леса. Ручей в этом месте был неширок и мелок; десяток людей, решившихся перебежать его, могли свободно захватить Гента. Поэтому, стараясь предупредить нападение, он до боли в глазах рассматривал чашу, держась сам надежной защиты густых кустов.
Так прошло несколько минут, когда, случайно обратив внимание на полусгнивший ствол дерева, передний конец которого лежал в воде, Гент заметил легкое колебание дальнего конца ствола. Переходящий свет вечерних лучей освещал подозрительное движение, ставшее наконец явным; охотник увидел черное плечо негра, подползающего к воде за прикрытием ствола. Недолго думая, охотник прицелился в черное плечо и выстрелил.
Тотчас же от дерева откатилась дико визжащая фигура, болтая ногами и руками. Затем негр вскочил, подпрыгнул и исчез, прежде чем Гент успел остановить его вторым выстрелом.
Почти одновременно с десяток стрел вылетело из леса на пороховой дым, но кусты помешали им ранить охотника. Две стрелы, потеряв силу полета от удара в листву, проползли сквозь ветви змеевидным движением и свалились на песок.
Гент инстинктивно посторонился; вид этих тростниковых палок, с перьями попугаев на одном конце и медным острием на другом, густо смазанным отравленным жиром, был отвратителен.
Стрелы продолжали летать еще некоторое время, но бессильно замирали в кустарнике. Цаупере не было ни слышно, ни видно. Гент тихо окликнул его; такое же тихое восклицание раздалось сзади. Успокоенный в этом отношении, Гент обратил все внимание на берег, где начиналось движение. Должно быть, враг собирался взять островок приступом. Благоприятным обстоятельством было то, что нападающие, по-видимому, не знали численности осажденных, и Гент решил до наступления тьмы внушить им, что на острове засело, по крайней мере, человек пять. У него были два револьвера и два пистолета. Он позвал Цаупере.
Дикарь приполз неслышно; Гент увидел его, лишь когда Цаупере оказался лежащим рядом с ним. Охотник вручил негру заряженные пистолеты и научил, как стрелять левой и правой рукой одновременно; он заботился теперь не о верности прицела, а о внушительности залпа; сам же, положив ружье, взял каждой рукой по револьверу, продолжая следить за береговым движением неприятеля.
То тут, то там он замечал черную голову, показывающуюся из-за ствола или из высокой травы. Головы скрывались и появлялись все теснее, как бы собираясь в кучу; иногда сверкало острие копья: готовился решительный натиск. Гент с нетерпением ожидал тьмы; пока было еще светло, дикари могли произвести военную операцию, но во тьме не полезли бы на островок даже за бочку спирта.
Наконец черные головы, убранные высокими прическами и разлинованные белыми полосами по щекам и лбу, перестали показываться в чаще; это мнимое безлюдье было так красноречиво, что Гент превратился в слух и зрение, чтобы не пропустить удобного момента. Он заботливо посмотрел на Цаупере; дикарь с важным видом держал пистолеты, но направил дула их к верхушкам деревьев. Только Гент успел научить его прицелу, как странная размалеванная масса без головы и рук, с множеством быстро бегущих ног кинулась, выставив острия копий, в воду ручья — дикари выступили, наглухо прикрывшись щитами.