Читать интересную книгу Леопард из Батиньоля - Клод Изнер

Окружающий мир вдруг подернулся волной, Жозефу показалось, что он смотрит на события и факты сквозь толщу воды и не может различить очертаний.

— Чушь какая-то! Кому понадобилось пускать фейерверки за десять дней до Четырнадцатого июля? Разве что… Ох проклятье! У меня в руках настоящие улики! Надо срочно доложить патрону!

…Виктор, пьянея от скорости, крутил педали, и никелированный велосипед с каучуковыми шинами без фонаря и клаксона вихрем летел по бульвару Сен-Жермен. Вне себя от гордости, плавно покачиваясь на оснащенном рессорами седле, ездок лавировал между экипажами, то и дело создававшими заторы — но только не для него! Прощайте, битком набитые омнибусы и утомительные пешие прогулки!

Мостовая уносилась назад из-под колес, вот уже на углу улицы Иакова замаячила вывеска «Эльзевира» — Виктору предстояло заступить на вахту, чтобы Айрис и Кэндзи могли провести вместе вторую половину дня. Он позволил себе напоследок крутой разворот с боковым скольжением, заскочил двумя колесами на тротуар, и «бабочка» встала как вкопанная перед домом номер 18.

Разумеется, Жозеф где-то пропадал. В последнее время этот юноша демонстративно манкировал своими обязанностями и вообще вел себя вызывающе — Виктор был крайне им недоволен. «Надо будет завинтить гайки, парнишка совсем от рук отбился», — решил он и, закатив свой драгоценный велосипед в подсобку, взбежал по винтовой лестнице на кухню, где подкрепился еще теплым рататуем с белым вином. А едва услышав звон колокольчика на входной двери и знакомый голос «Эй, есть кто-нибудь?», ссыпался по ступенькам — ему не терпелось задать перцу нерадивому управляющему.

Однако Жозеф, не дав патрону и слова молвить, разразился пламенной речью, в которой фигурировали извещение о похоронах в «Фигаро», леопард, месяц май и картонные трубочки, начиненные порохом. Это словоизвержение было прервано лишь приходом клиента. Когда пижонистый молодой господин, нежно прижав к сердцу книгу «О дендизме и Джордже Браммеле»,[53] расплатился и, счастливый, покинул помещение, Виктор с саркастической усмешкой повернулся к Жозефу:

— Должен сообщить, что вы опоздали на полчаса.

— Знаю, патрон, виноват! — отмахнулся управляющий. — Но вы подумайте: такое огромное количество совпадений просто не может не иметь логической связи! Дата в извещении кузена Леопардуса — это не ошибка, не результат невнимания приемщицы и не следствие зевательного недуга наборщика. Я проверил: извещение поступило в редакцию «Фигаро» четвертого июля, накануне пожара. Правда, имя автора мне, увы, узнать не удалось.

— Верно ли я понял? Вышеизложенная вами галиматья призвана свидетельствовать о том, что смерть Пьера Андрези — это убийство, замаскированное под несчастный случай? Поправьте меня, не стесняйтесь, Жозеф, если я говорю глупости.

— Помимо этой галиматьи, есть еще кое-что, патрон. Двадцать первого июня отбросил коньки некий эмальер, и это было самое настоящее, ничем не замаскированное убийство — его закололи кинжалом. Полиция нашла на трупе визитную карточку, и, бьюсь об заклад, вы нипочем не догадаетесь, что там написано!

Виктор, положив ладонь на голову гипсовому Мольеру, молил силы небесные ниспослать ему терпения. Жозеф между тем полистал свой блокнот и прочел вслух:

— «Слияньем ладана, и амбры, и бензоя май дарит нам тропу уединенья. Дано ли эфиопу изменить цвет кожи, леопарду — избавиться от пятен на шкуре?» А, патрон? Я залез в «Словарь французского языка» Поля-Эмиля Литтре и что же там обнаружил? Первая часть первого предложения — строка из Бодлера,[54] вторая часть — из Андре Шенье.[55] Про эфиопа и леопарда — цитата из пророка Иеремии. А последняя фраза в извещении о похоронах Пьера Андрези — «Ибо май весь в цвету на луга нас зовет» — принадлежит Виктору Гюго![56]

Тишина оглушила Виктора. Такое же страшное, грозящее раздавить безмолвие навалилось на него в тот день, когда он, шестилетний мальчишка, тонул в озере Серпантин в лондонском Гайд-парке. Необъятное воздушное пространство превратилось в обволакивающую, рвущуюся в легкие магму, он оглох, и эта глухота напугала его тогда больше, чем мысль о смерти.

— Патрон? Ау, патрон!

— Да, Жозеф, я вас слушаю.

— Помните начало извещения? «Кузен Леопардус…»

Виктор присел на край стола Кэндзи и принялся рассеянно выводить пальцем спирали на бюваре. А что, если в то воскресенье 1866 года он действительно утонул? Так и остался там, на дне озера Серпантин? И годы, которые он якобы прожил с тех пор, — всего лишь иллюзия? Перед глазами встало лицо Таша — нежное, одухотворенное… и он понял, что жив.

— Жозеф, может, хватит выдумывать?

— Картонные трубки я не выдумал! Я все ломал голову, что же это такое, а потом увидел такую штуку у мадемуазель Таша, с карикатурами…

— Как, черт возьми, вы узнали, что Таша упражнялась в рисовании на картонке от бенгальского огня?

— Я был сегодня утром на улице Фонтен, вас искал, но вы уже уехали. Мадемуазель Таша впустила меня, потому что я весь вымок под дождем и еще принес ей… э-э… я принес вам обоим скромный подарок. — Жозеф предпочел не уточнять, что именно, вернее, кто именно был подарком, из опасения, что патрон не очень-то обрадуется встрече с пушистым зверем.

— Так что насчет этих ваших трубок?

— Я понял, что полые цилиндры, подобранные мною в мастерской Пьера Андрези после пожара, — это шашки фейерверков, и что, возможно, именно они спровоцировали возгорание. Я уже говорил вам об этом, но вы меня не слушали!

— Давайте с начала, Жозеф. В переплетной мастерской были бенгальские огни. Допустим, они загорелись. И вы полагаете, что от этого вспыхнул керосин в лампе?

— Нет, патрон, это были не бенгальские огни, а «римские свечи» — трубки, начиненные смесью пушечного пороха, селитры, серы, каменного угля или еще какой-то горючей гадостью. Я подобрал в мастерской три — возможно, их было больше. Связка из десятка таких штуковин может наделать дел.

— Инспектор Лекашер намекал на вероятность намеренного поджога…

— Так и было, патрон! Вы же не станете отрицать, что…

— Дайте мне подумать, — перебил Виктор. Он сердито нахмурился — как всегда, если приходилось концентрироваться на решении сложной логической задачи, — и заговорил вполголоса, размышляя вслух: — В извещении о похоронах Пьера Андрези, назначенных на май, хотя он умер в июле, повторяются слова, написанные на карточке, которая найдена на месте убийства незнакомого нам эмальера, в обоих случаях цитируются стихи… Два убийства, один убийца? В этом действительно нужно разобраться… Да, но я ведь поклялся Таша… — Он замолчал.

— Начинаем расследование, патрон? — Глаза Жозефа под растрепанной челкой лихорадочно блестели, он весь дрожал от нетерпения, как собака при виде лакомства: «Дашь сахарок или не дашь? Да плевать мне на твои угрызения совести! Сахарок давай!»

— Начинаем, Жозеф, только тихо, — решился Виктор.

— Да, да, да, патрон!!! Никто ничегошеньки не услышит, особенно мадемуазель Таша!

— У нас есть два следа: Пьер Андрези и эмальер… как его звали?

Жозеф заглянул в блокнот:

— Леопольд Гранжан.

— Адрес?

— Его убили утром на улице Шеврель — наверняка он жил где-то поблизости. В любом случае, найти эмальерную мастерскую будет нетрудно.

— Завтра воскресенье, вы свободны?

Жозеф хотел сказать «да», но вспомнил, что пообещал матери сводить ее в «Фоли-Драматик» — комиссионерка с Центрального рынка раздобыла им две контрамарки на утреннее представление водевиля «Трещотка»[57] в трех актах, а перед тем они условились позавтракать там же, на Центральном рынке, у Жежены. Эфросинья так ждала этого дня, что сын чувствовал себя не вправе лишить ее удовольствия.

— К сожалению, нет, — вздохнул он.

— Ничего, займемся эмальером, когда будет время, — кивнул Виктор. Сам-то он не сомневался, что сумеет улизнуть от Таша на пару часов, чтобы осмотреть пепелище на улице Месье-ле-Пренс. — Да, Жозеф, и месье Мори совершенно незачем об этом знать. Ни слова ему!

— Можете на меня рассчитывать, — заверил молодой человек, возликовавший от того, что станет единственным помощником гениального Виктора Легри.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Понедельник 17 июля

Внешность и повадки Адольфа Белкинша всецело соответствовали его фамилии. Выдающиеся верхние резцы, умная мордочка лесного грызуна, обрамленная рыжей шерстью бакенбардов, и остроконечные уши — он действительно напоминал гуманоидную белку, облаченную в сюртук и безнары.[58] Месье Белкинш полагал свою книжную лавку на улице Сурдьер неким преддверием Азии, и потому ничуть не удивился, завидев переступившего ее порог японца.