мимо него на открытое место, к пристани. Самое страшное – если зажмут в углу.
Пантелеймон – уже орел – снизился над ней и крикнул:
– Налево! Налево!
Она круто свернула налево, увидела просвет между бочками с угольным спиртом и боковой стеной сарая из гофрированного железа и пулей устремилась туда.
Если б не метательная сеть! Она услышала тихий свист, что-то хлестнуло ее по щеке, отвратительные смоленые веревки опутали ее лицо и руки, и она упала, рыча и тщетно стараясь их сорвать.
– Пан! Пан! – Но деймон-лиса вцепился в кота-Пантелеймона. Лира почувствовала боль в собственном теле и громко закричала, когда он упал. Один человек быстро обматывал ее веревкой, обматывал руки, ноги, шею, торс, голову, ворочая с боку на бок на мокрой земле. Она была беспомощна, как муха в лапах паука. Несчастный Пантелеймон полз к ней, а лиса терзала ему спину, и у него даже не было сил перевоплотиться. А второй человек лежал в луже – у него из шеи торчала стрела…
Связывавший ее это тоже увидел, и все в мире вдруг замерло.
Пантелеймон сел и моргнул, потом раздался глухой стук, и человек с сетью, давясь и задыхаясь, упал прямо на Лиру. Она закричала от ужаса: из него хлестала кровь!
Бегущие ноги, кто-то оттаскивает лежащего в сторону и наклоняется над ним; потом чьи-то руки поднимают Лиру, под веревки просовывается нож, они распадаются одна за другой, Лира, плюясь, сбрасывает их и кидается на землю, чтобы обнять Пантелеймона.
Стоя на коленях, она обернулась и посмотрела на освободителей. Трое смуглых мужчин, один вооруженный луком, двое с ножами; когда она повернулась, стрелок перевел дух.
– Ты, Лира?
Знакомый голос, но она не могла вспомнить его, пока он не шагнул вперед и ближайшая лампа не осветила его лицо и деймона-ястреба на его плече. Тогда она увидела. Цыган! Живой оксфордский цыган!
– Тони Коста, – сказал он. – Вспоминаешь? Ты играла с моим братишкой Билли возле лодок в Иерихоне – пока его не украли Жрецы.
– Господи, Пан, мы спасены! – со слезами выдавила она, и тут же вспыхнуло в голове: ведь это их лодку она тогда угнала. А если он вспомнит?
– Пойдем-ка с нами, – сказал он. – Ты одна?
– Да. Я сбежала…
– Ладно, помолчи пока. Тише. Джаксер, оттащи тело в тень. Керим, погляди, нет ли кого.
Лира с трудом поднялась, прижимая кота-Пантелеймона к груди. Он извернулся, чтобы посмотреть в сторону, Лира поглядела туда же, поняла, и ей тоже стало любопытно: что происходит с деймонами убитых? Они растворялись – вот что; таяли и уплывали, как частицы дыма, тщетно стараясь удержаться за своих людей. Пантелеймон зажмурил глаза, а Лира опрометью бросилась за Тони Костой.
– Что вы здесь делаете? – спросила она.
– Тихо, девочка. Не буди лиха, оно и так не спит. Поговорим в лодке.
Он провел ее по деревянному мостику к середине бухты. Другие двое бесшумно шли за ними. Тони свернул на деревянный пирс, а оттуда спустился в каял и открыл дверь каюты.
– Заходи. Быстро.
Лира вошла, похлопав по сумке (она не выпустила ее из рук даже под сетью), чтобы убедиться, на месте ли алетиометр. В длинной узкой каюте, при свете фонаря, висевшего на крюке, она увидела могучую толстую женщину с седыми волосами. Женщина сидела за столом с газетой, и Лира узнала в ней мать Билли.
– Кто это? – спросила женщина. – Неужто Лира?
– Она. Ма, надо двигаться. Мы убили двоих на пристани. Думали, они Жрецы, но, наверное, турецкие торговцы. Они схватили Лиру. Не спрашивай – расскажу, когда отчалим.
– Поди сюда, детка, – сказала Ма Коста.
Лира подошла с радостью, но и с опаской, потому что руки у Ма Косты били, как молот, а она теперь точно вспомнила: именно эту лодку они захватили с Роджером и другими ребятами из Колледжа. Но хозяйка лодки взяла Лиру обеими ладонями за щеки, а ее деймон, большая серая собака, похожая на волка, наклонился и лизнул Пантелеймона-кота в темя. Потом Ма Коста обняла Лиру своими толстыми руками и прижала к груди.
– Не знаю, что ты тут делала, но вид у тебя усталый. Сейчас волью в тебя чего-нибудь горячего, а потом ложись на кровать Билли. Присаживайся, детка.
Похоже было, что пиратство прощено или, по крайней мере, забыто. Лира села на обитую скамью перед чисто вымытым сосновым столом, и в это время лодку затряс басовитый рокот газолинового мотора.
– Куда мы плывем? – спросила Лира.
Ма Коста поставила кастрюлю с молоком на железную печку и скребла по колоснику, чтобы посильнее развести огонь.
– Плывем отсюда. Не разговаривай. Поговорим утром.
И не сказала больше ни слова: дала Лире чашку горячего молока, поднялась на палубу, когда лодка пришла в движение, пошепталась с мужчинами. Лира пила молоко и, приподняв шторку, смотрела, как проплывают мимо темные пирсы. Через две минуты она уже крепко спала.
* * *
Лира проснулась на узкой койке под уютный шум мотора, ворчавшего где-то внизу. Села, ударилась головой, выругалась, пощупала вокруг себя и выпрямилась, на этот раз осторожнее. В жидком сером свете разглядела три койки, пустые и аккуратно заправленные – одну под своей, две другие напротив. Обнаружила, что на ней только рубашка, а платье и волчья шуба сложены в ногах койки вместе с сумкой. Алетиометр был на месте. Она быстро оделась, вышла за дверь и очутилась в теплой части каюты, где стояла печка. За окнами по обоим бортам клубился туман, иногда в нем возникали темные очертания – то ли домов, то ли деревьев.
Она не успела выйти на палубу: наружная дверь открылась, и в каюту спустилась Ма Коста в старом твидовом пальто, покрытом изморосью, словно тысячами крохотных жемчужин.
– Выспалась? – сказала она, потянувшись за сковородкой. – Теперь сядь в стороне, а я приготовлю тебе завтрак. Не стой тут, места мало.
– Где мы? – спросила Лира.
– В Большом Узловом канале. Не высовывайся отсюда. Чтобы я тебя не видела на палубе. Дела нехорошие.
Она кинула в сковородку два ломтика бекона и разбила над ними яйцо.
– А что нехорошего?
– Ничего, как-нибудь справимся, если не будешь высовываться.
Она молчала, пока Лира не кончила есть. Один раз лодка замедлила ход, что-то стукнуло ее в борт, послышались сердитые и громкие мужские голоса; но потом кто-то пошутил, в ответ раздался смех, голоса отдалились, и лодка двинулась дальше.
Наконец в каюту спустился Тони Коста, весь покрытый изморосью, как и мать. Он встряхнул свою шерстяную шапку над плитой, капли зашипели и забегали по ней.
– Что мы ей расскажем, Ма?
– Сперва спросим – расскажем потом.
Тони налил кофе в металлическую кружку и сел. Это был крепкий смуглый человек, и теперь, разглядев его при дневном свете, Лира увидела, какое печальное и хмурое у него лицо.
– Правильно, – сказал он. – Ну-ка, расскажи нам, что