— А какой важной детали у вас для ремонта нет? — продолжал допытываться комиссар.
— Да у нас ни черта нет! Масла веретенного нет, принадлежностей нет, коллиматора с подсветкой для создания ночной точки наводки нет, бленды на прицел нет…. А деталь…Что деталь? Да и была бы — она как мертвому припарки…Чертовы бракоделы!
— Какие бракоделы, откуда? — деловым тоном, быстро переспросил Петровича комиссар, достав из кармана записную книжку и карандаш.
— Завод «Красный Треугольник»! А деталь — изделие номер 38947–12, прокладка такая… А вы что же, записываете?
— Конечно. Спасибо, товарищ! Мы обязательно во всём тщательно разберемся и кого надо, строго накажем!
«Пиздец «Красному Треугольнику» — грустно подумалось мне.
— Э-э-э…, — дипломатично подал голос Вершинин. — Товарищ армейский комиссар второго ранга! Мы уже отнеслись… с просьбой… э-э-э… в соответствующие органы…
— НКВД пусть копает по своей части, а мы, Госконтроль,[45] будем по своей! — грозно отрезал комиссар. — И будьте любезны, если дело обстоит именно так, то мало никому не покажется! Хорошо, деталь вам доставят, как бы она не называлась. Причем доставят деталь надлежащего качества! Это, товарищ подполковник, я вам твердо обещаю. ЛИЧНО ОБЕЩАЮ! А вам нечего здесь, в тылу, сидеть! Выдвигайтесь ближе к линии фронта! Вот, учитесь воевать у армейцев… Они тридцатого вечером станцию Оллила по камешку разнесли!
— В котором часу они вели огонь? И каким калибром? — с ядовитейшей вежливостью спросил подполковник.
— Около восемнадцати часов… Мортира, 280-мм…, — уже чуя какой-то подвох, несколько неуверенно ответил комиссар.
— Старший офицер! — при этих словах комиссара аж передернуло. — Подайте журнал боевых действий. Вот… Извольте взглянуть, огневой налет, дистанция 25 850 метров, четыре снаряда… А дальность полета фугасной гранаты у мортиры-с системы Шнейдера будет максимально 7350 метров… Сколько там была дистанция-то?
Комиссар начал стремительно багроветь… Когда его лицо достигло цвета буряка, он выхватил из полевой сумки какие-то удостоверения и стал их с рычанием рвать на куски… Из его изломанных в страшном гневе уст донеслось:
— Всех порву…
Придавив обрывки ногой, он в сердцах сплюнул, помолчал немного…
— Товарищ старшина, как ваша фамилия?
— Так что, Петрович!
— А! А я-то думал, что это отчество? — удивился комиссар.
— Все так думают! — печально пожал плечами Петрович.
— Товарищ Петрович! От имени Военного Совета Фронта награждаю Вас правительственной наградой! — с этими словами комиссар торжественно прикрепил к потертому ватнику старшины новенькую медаль на красной муаровой ленте, заправленной в маленькую квадратную колодку. На медали летели самолеты и полз многобашенный танк…
Так в нашей батарее появился первый награжденный.
Идиллию прервал подъехавший медицинский фургончик, из которого выскочила смертельно уставшая, серая от бессонницы медсестра в грязно-белом халате, заляпанном засохшей кровью:
— Ребята! У вас печка топится? Согрейте моих мальчишек, а то не довезу…
Батарейцы начали осторожно выкладывать из кузова тела в летних гимнастерках, которые были навалены в кузов на манер дров…
— Кто самый тяжелый? — с какой-то непонятной ненавистью в голосе спросил комиссар.
— Вот этот! Травматическая ампутация… Определенно мог бы выжить, да ведь не довезу я его!
— Грузите его в самолет! Летчик, лети прямо в Ленинград, на Комендантский! Скажешь, чтобы немедленно доставили товарища красноармейца в Военно-Медицинскую Академию. Будут волынку тянуть, добавишь, что Я ЛИЧНО приказал. И обязательно исполнение проверю!
— А Вы как же, Лев Захарович? — охнул пилот.
— А что я? У меня ведь все ноги целы… Я с товарищами ранеными красноармейцами останусь!
Когда мы помогали грузить совсем слабо стонущего бойца в кабину, я украдкой спросил у летчика:
— А это вообще кто такой?
— Это Мехлис! Член Военного Совета фронта…
… Не боясь запачкать в крови руки, комиссар Мехлис помогал батарейцам перетаскивать на пушечных чехлах раненых в наши землянки, где стараниями старшины уже гудели докрасна раскаленные железные печки, излаженные нашими умельцами из двухсотлитровых бочек, которые тоже где-то украл (зачеркнуто) достал неутомимый политрук Ройзман. Кстати, жесть на трубы приволок он же, по его словам, эти водосточные трубы все равно до весны никому не пригодились бы!..
Обрадованная медсестра, оказавшаяся военфельдшером второго ранга, с благодарностью принимала любую помощь. Прежде всего, надо было согреть измученных, находящихся в шоке людей, напоить их горячим и по возможности сладким… Тут еще раз добром вспомнилась оборотистость нашего обер-лейтенанта, сменявшего у проезжего интенданта свою любимую колоду карт с фотографиями весьма скромно одетых барышень на целый мешок белейшего кускового сахара.
Вообще каждый новый выход Исаака на большую дорогу оборачивался для батареи такими существенными выгодами, что Вершинин, по его собственным словам, стал как-то совсем ИНАЧЕ смотреть на жидов и политруков:
— Пожалуй, нам в Ледовом походе вот такой Ройзман весьма и весьма пригодился бы! — и ностальгически вздыхал при этом.
Когда было сделано все возможное в наших условиях, и раненных красноармейцев уже более не сотрясала пронизывающая дрожь, Мехлис обвел свинцовым тяжелым взглядом всех присутствующих:
— Товарищи, среди вас средние командиры есть?
— Так точно, товарищ комиссар! — донесся тихий, безучастный голос, похожий на шепот.
— Кто вы? Покажитесь? — властно задрал подбородок политработник.
— Виноват, не могу встать…, — вновь прошелестел тот же серый, бесцветный голос.
Мехлис решительно поднялся и направился к выходу, откуда доносилось чье-то хриплое, с бульканием, дыхание.
— Вы кто? Вам плохо? Почему вы молчите?
— Виноват… говорить трудно…
— Это лейтенант Степанов! — подхватилась от печки военфельдшер. — Торакоабдоминальный огнестрел с гемопневмотораксом…
И сообразив, что Мехлис ничего не понял из её объяснения, тут же перевела:
— Пулевое, в грудь…Средней тяжести… пока, но вот прогноз…
— Так чего же он у двери-то лежит? — возмутился комиссар. — Надо его немедленно…
— Не надо…, — прохрипел лейтенант. — Там еще более тяжелые бойцы лежат… Я коммунист, я потерплю.
— Товарищ лейтенант, вы откуда? Что с вами случилось? Почему бойцы в таком виде? Вы можете объяснить? Но, если вам говорить трудно, то…, — осторожно склонился к нему Мехлис.
— Ничего… я ведь нашей Партии отчет даю… Я — исполняющий обязанности командира второго батальона Н-ского полка Н-ской дивизии (Вероятно, 19-й полк 142-ой стрелковой. Прим. Переводчика), до начала войны командир третьей роты…
— А где комбат и батальонный комиссар? Где адъютант батальона?[46] Где командиры первой и второй рот? — удивленно спросил Мехлис.(В такой последовательности передается командование согласно БУП-39. Прим. Переводчика).
Степанов, прикрыв глаза, промолчал…
— Понятно… продолжайте, товарищ…
— На границу… прибыли тридцатого в восемь утра… полчаса артподготовка… пошли… там было много колючей проволоки, и на колах, и вьющейся (Спирали Бруно. В среднем проволочные заграждения на границе имели глубину в тридцать рядов. Прим. Переводчика). Однако прошли мы их без единого выстрела, потому что в дзотах финских пулеметчиков сняли еще ночью наши пограничники, а в окопах, настолько хорошо замаскированных, что их не было видно, пока в них не свалишься, никого не было…
(Это случилось потому, что 19 ноября командующий располагавшимся на Перешейке 2-ым Армейским корпусом генерал-лейтенант Харальд Энквист доложил парламентской комиссии буквально следующее: «Концентрация всего сорока пяти русских дивизий у границы на укрепленных позициях и наличие в их резерве всего двух дивизий гораздо меньше принятых в Красной Армии нормативов на оборону. Генеральное наступление до того, как будет сосредоточена главная группировка против отмобилизованных и полностью готовых к бою наших сил, кажется мне невероятным.» То, что ведомые своими безумными командирами русские собираются наступать с такими ничтожными силами, и при этом надеяться завершить операцию за десять дней, мы и предположить не могли!
В результате Парламент 20 ноября постановил демобилизовать сто пятьдесят тысяч из двухсот шестидесяти пяти тысяч наших военнослужащих, призванных в вооруженные силы. Это следовало сделать потому, что наша страна испытывала глубочайший финансовый кризис и солдат было просто нечем кормить.
Кроме того, патронов для винтовок у нас имелось на два месяца боев, снарядов на 19 дней, минометных мин на 22 дня, авиационного бензина — на месяц.