Читать интересную книгу Штрафники, разведчики, пехота - Владимир Першанин

Но вернусь к первому рейсу. Уже через несколько часов разворотило мотор нового «студебеккера» и тяжело ранило шофера. Потеря мощного трехосного вездехода («студебеккеров» было всего два) стала для нас ощутимой потерей, не говоря уже о раненом водителе. Снова перегружали ящики. Мой «шевроле» был загружен, как верблюд. Кроме меня, в кабине сидели два человека, а один стоял на крыле, наблюдая за воздухом. Новый налет сразу четырех «Фоке-Вульфов-190» оказался трагичным. Самолеты вымахнули двумя парами, выстилая перед собой полосу трассирующих пуль и снарядов. Кто нырнул под машину, кто бросился под обочину. ЗИС-5 загорелся, а через несколько минут взорвался, накрыв своими обломками и осколками боеприпасов второй «студебеккер». Шофер, Ваня Крикунов, мой дружок, отчаянный парень, нырнул в кабину и отогнал дымившийся «студебеккер» под деревья. Кроме этого, пулями и снарядами были повреждены еще два грузовика. Едва закончился налет, мы обнаружили, что четыре человека убиты и около десятка ранены. Спешно перевязывали раненых, отвозили их в лес, туда же перегоняли уцелевшие машины.

Иван Прохорович Сулейкин сильно нервничал. Для него груз и машины — святое дело. Он очень переживал за их потерю. А тут одна машина сгорела, одна сломанная в лесу торчит, а четыре повреждены. Про убитых и раненых, как всегда, говорили в последнюю очередь. С ранеными вопрос решили быстро. Уговорили водителей, идущих порожняком, довезти их до медсанбата и переслали записку с просьбой выслать ремонтников.

Впрочем, на быструю помощь рассчитывать не приходилось. Срочно взялись за ремонт сами. Два грузовика кое-как залатали, сменили шины, а один ЗИС-5 и полуторка были разворочены слишком сильно. Снова перегружали и распределяли ящики по оставшимся десяти машинам. Похоронили погибших и, перекусив всухомятку, завалились спать. Когда стемнело, Сулейкин нас растолкал, и мы двинулись дальше. Под утро уткнулись в правый приток Невежиса. Он был узкий, но болотистые берега заставили саперов навести широкий понтонный мост и выложить подъезды бревнами. До Шяуляя оставалось километров тридцать, линия фронта совсем под носом, а машин и повозок с обеих сторон скопилось несколько сотен. Пропускали без очереди только санитарные машины, танки и машины с орудиями на прицепе.

Несмотря на зенитное прикрытие, мы отчетливо представляли, что здесь будет, когда станет светло. Кое-как протолкнули четыре наших грузовика с «сорокапятками», а оставшиеся шесть машин загнали в лес. Лесом это месиво воронок, сломанных или голых, без ветвей деревьев, было назвать трудно. О том, что укрытие ненадежное, свидетельствовало несколько сгоревших машин. Забросали ветками грузовики.

Пока бродил вокруг, обнаружил пять или шесть полуразложившихся трупов. Глядя на объеденные хищниками тела, стало не по себе. Неужели нельзя было похоронить?

До переправы расстояние километра полтора. С утра понтонный мост принялись бомбить пикировщики «Ю-87». Батарея зениток и крупнокалиберные пулеметы открыли огонь. Я впервые увидел, как кувыркается с отбитым крылом немецкий самолет. Но переправу они разбили. Машины падали в воду с продырявленных понтонов, горели на подъезде. Их спешно растаскивали, а в воздухе появились наши истребители. Кружили парами и четверками, давая возможность саперам подогнать новые понтоны. Когда заканчивали настил, появились немецкие истребители, и началась свалка. По мосту успели проскочить несколько десятков машин, но немцы снова пустили в ход «Юнкерсы», и переправу разбомбили во второй раз.

Возле реки творилось что-то невообразимое. Столбы земли и обломков, водяные фонтаны пополам с грязью поднимались на десятки метров, а пелена дыма от горящих машин застилала все вокруг. Подбитый «Юнкерс-87» тянул над нами, его догнал «Як» и добил. Самолет с крестами рухнул метрах в трехстах. Самолеты разлетелись по аэродромам. Саперы снова наводили понтоны, которые тащили из заводей плоскодонные буксиры.

Сходили глянуть на «Юнкере». Он лежал, переломившись на две части, с оторванным крылом. Пилота выбросило через разбитое стекло, а стрелок так и остался в горящей кабине, уткнувшись лицом в спаренный пулемет. Пилот был совсем молодой, лет двадцати, с сеточкой на голове, покрывающей светло-рыжие волосы. Как трофей нам достался пистолет и часы, которые продолжали ходить. Кто-то из водителей расшнуровал и забрал легкие кожаные ботинки.

— Тебе они, парень, не нужны, — словно оправдываясь, проговорил он. — А мне пригодятся.

Что запомнилось в тот день. Переправу разбивали раза четыре. Горели, падали и наши, и немецкие самолеты. Бомбы немцы бросали тяжелые, килограммов по пятьсот. Часто мазали, но даже близкое попадание «пятисотки» рвало и раскидывало понтоны вместе с машинами. Переброска войск и грузов не прекращалась ни на час. Сулейкин нервничал и рвался к мосту. Николай Мороз его удерживал. Остальные угрюмо ждали, чем закончится спор. Лезть под бомбы никому не хотелось. Но командиры понимали, что, если посидим в лесу еще полдня, нами обязательно заинтересуются комендантские патрули или особисты. А там и до трибунала за трусость недалеко.

Выбрав момент, когда в небе кружили наши «ястребки», мы проскочили эту проклятую переправу. Долго блудили в темноте, но все же нашли свою дивизию и лишь к утру сдали груз. Машины с «сорока-пятками» пришли раньше нас, но их оказалось лишь две. Две других вместе с частью расчетов и пушками были разбиты артиллерийским огнем. На подступах к Шяуляю немцы обстреливали дорогу из гаубиц — фронт был совсем рядом.

Таким образом, из четырнадцати грузовиков к месту назначения дошли всего восемь. Погибли одиннадцать человек, не говоря о раненых и контуженных. Некоторые цифры я, возможно, назвал неточно, но скажу, что из четырнадцати водителей трое погибли, а трое получили тяжелые ранения. Мы ходили мрачные. Это не перевозка, а мясорубка! Еще пара рейсов, и от роты ничего не останется.

За людские потери с капитана Сулейкина спросили вскользь, сделали замечание, что пропало слишком много груза, но больше всего досталось за опоздание на сутки. Нас всех предупредили, что несвоевременная доставка грузов будет расцениваться как трусость. Сулейкина отчитывали без нас. Якобы обещали снять в следующий раз с должности, грозили еще какими-то карами. Говорят, капитан, много чего повидавший в жизни, в ответ выложил всё, что думает о рейсах под сплошными бомбежками.

— Сажайте за руль рядовым водителем, — громко возмущался он. — Испугали!

В конце нас все же похвалили и отправили назад. На этот раз мы возвращались по другой дороге, через Кедайняй. До армейского госпиталя в городе Кедайняй везли больше сотни раненых. Сухой паек мы уже смолотили, в Шяуляе нас не покормили. Мы и сами видели, что там творится, и спешили поскорее убраться. Долго искали госпиталь, а когда сгрузили раненых, ахнули! За несколько часов пути умерли человек двенадцать. Медсестра, сопровождавшая раненых, устало объяснила: увозили в первую очередь самых тяжелых.

— Их и там оставлять нельзя, и на машинах трясти опасно. Ладно, спасибо.

И пошла, покачиваясь от усталости, в своих кирзовых сапогах. А нам пришлось отстоять часа три в очереди на переправу. По дороге вышла из строя еще одна полуторка, и последние километры я тащил ее на буксире. Так закончился наш первый рейс.

Потом рейсы пошли один за другим. Пополняли роту машинами, нас кормили, наливали спирта, давали часов пятнадцать выспаться. Специального помещения для отдыха водителей не было. Спали в основном в кабинах. Приводили в порядок вместе с ремонтниками машины и снова отправлялись в путь. Как сплошное колесо. Одна рота где-то в пути, другая только что прибыла и зализывает раны, гудит электросварка, а мы выезжаем в путь. Бои шли такие сильные, что прерывать снабжение нельзя было даже на полдня. Конечно, кроме нас, действовали и другие транспортные части. Очень много было конных обозов. Они двигались медленно, но у них имелось существенное преимущество перед нами: часть пути они могли двигаться через лес.

Взамен разбитых машин давали другие. Как правило, старье. Если получим на роту «студебеккер», считай, праздник. В основном шли старые ГАЗ-АА (полуторки) и ЗИС-5. Изредка трофейные машины: немецкие, французские, итальянские. С ними тоже хватало хлопот. Мы порой не знали, что в них заливать. Нальешь нашего обычного бензина, они не тянут. Хорошо разбавишь авиационным, идут неплохо, но греются. Поломка «иномарки» требовала особого ремонта. Если позволяла обстановка, то поврежденные машины тянули на прицепе и 20 и 30 километров до пункта ремонтников. Но если отечественные машины чаще всего восстанавливали, то «фиаты», «опель-блитцы», «рено» так и оставались на обочине. Не было запасных частей. Их быстро раскулачивали. Кто-то аккумулятор снял, шину открутил, инструменты выгреб. Но все это были мелочи. Обычная жизнь на войне. Перегруженные машины, налеты немецкой авиации, от которой мы наловчились удирать уже с меньшими потерями. Однако люди продолжали гибнуть, горели или выходили из строя грузовики.