Читать интересную книгу Остров - Олдос Хаксли

Говорящая птица принялась выкрикивать с высокой пальмы, окруженной манговыми деревьями, словно муэдзин с минарета: «Здесь и теперь, друзья! Здесь и теперь!»

Уилл решился сделать первый шаг — но так, чтобы это было не слишком очевидно, — заговорить с ней, только не о своих, а о ее проблемах.

Не глядя на Сьюзилу (потому что это, он чувствовал, было бы бестактно), он заговорил.

— Доктор Макфэйл говорил мне о том, что… о том, что случилось с вашим мужем.

Слова вонзились ей в сердце, как острый нож, но не были неожиданностью, это было правомерно и неизбежно.

— В ближайшую среду будет четыре месяца, — сказала она. И добавила задумчиво, после некоторого молчания: — Два человека, две отдельные личности — они становятся словно бы единым существом. И вдруг это существо рассекают надвое, притом одна половина остается жить и обязана жить.

— Обязана жить?

— По многим причинам — дети, я сама, природа вещей в целом. Но, надо сказать, — добавила она чуть улыбнувшись, и улыбка только подчеркнула грусть в ее глазах, — надо сказать, что осознание причин не уменьшает потрясения после ампутации, не уменьшает тяжесть последствий. Единственное, что способствовало — это Управление неизбежным, — то, о чем мы недавно говорили. Но даже это… — Сьюзила покачала головой. — У. Н. может помочь вам родить ребенка без боли. Но вынести муку утраты — нет. И конечно, так и должно быть. Несправедливо, если бы вы тут же заставили боль утихнуть; это было бы бесчеловечно.

— Бесчеловечно, — повторил Уилл, — бесчеловечно… — Всего одно слово, но сколько в нем заключалось!

— Ужасно, — сказал Уилл, — когда сознаешь, что сам виноват в смерти другого.

— Вы были женаты? — спросила она.

— В течение двенадцати лет. До прошлой весны…

— Она умерла?

— Она погибла в дорожном происшествии.

— В дорожном происшествии? При чем же тут вы?

— Несчастье произошло оттого… оттого, что я, не желая зла, совершил его. Тот день был решающим. Она была взволнована, рассеянна — от боли, и я отпустил ее — навстречу гибели.

— Вы любили ее?

Уилл поколебался, а затем медленно покачал головой.

— Был кто-то другой, о ком вы заботились больше?

— Да… и о ком следовало бы заботиться поменьше.

Уилл саркастически усмехнулся.

— В том и состояло зло, которое вы, не желая, сотворили?

— Да, творил до тех пор, пока не убил женщину, которую следовало любить, но я ее не любил. И я творил это зло даже после ее смерти — ненавидя себя за это, и ненавидя ту, которая заставляла меня это делать.

— Заставляла, обладая подходящим для этого телом?

Уилл кивнул, и наступило молчание.

— Знаете ли вы, каково чувствовать, — спросил он, — что все вокруг нереально, в том числе вы сами?

Сьюзила кивнула:

— Это случается, когда вы открываете, что все кругом — куда более реально, чем вам казалось. Это как зубчатая передача; среднее колесо непременно сцеплено с верхним.

— Или нижним, — заметил Уилл. — В случае со мной так оно и было. И даже не с нижним, а с противоположным по ходу. Впервые это случилось, когда я дожидался автобуса на Флит-стрит. Мимо меня тек тысячный поток людей; и каждый был не похож на другого, каждый был центром собственного мироздания. И вдруг солнце вышло из-за облака. Все засверкало яркими, чистыми красками; и неожиданно, с почти что слышным щелчком, люди превратились в червей.

— В червей?

— Вам приходилось видеть белых червей с черными головками, которые заводятся в гниющем мясе? Ничего, конечно же, не переменилось: лица людей были те же, и одежда та же. Но все они были червями. Не настоящими червями — но призраками червей, духами червей. Месяцами я жил в мире червей. Жил, работал, заказывал ленчи и обеды, и все это без малейшего интереса к тому, что я делаю. Без насмешки, без желаний; к тому же я стал проявлять полную неспособность, если сходился с молодой женщиной.

— И для вас это было неожиданностью?

— Разумеется, нет.

— Так зачем же вы…

Уилл беспомощно улыбнулся и пожал плечами:

— Мною руководил научный интерес. Я чувствовал себя энтомологом, изучающим сексуальную жизнь призрака-червя.

— После чего все показалось еще более нереальным?

— Да, еще более нереальным, — согласился он, — если такое может случиться.

— Но какова была исходная причина нашествия червей?

— Начнем с того, — ответил Уилл, — что я сын своих родителей. Сын пьяницы-задиры и христианской мученицы. Но, помимо того, что я сын своих родителей, — сказал Уилл, помедлив, — я племянник своей тетушки, тети Мэри.

— Какое отношение к этой истории имеет тетя Мэри?

— Она — единственная, кого я любил; мне было шестнадцать, когда она заболела раком. Ампутация правой груди, и через год — левой. И это после девяти месяцев рентгеновского облучения и тошноты. Затем рак перекинулся на печень, и это был конец. Я наблюдал это от начала до самой развязки. Так я, подростком, проходил непредвзятое обучение — да, именно непредвзятое.

— И что же вы узнали? — спросила Сьюзила.

— Чистейшую и Всеобщую бессмыслицу. И спустя несколько недель после курса о частной жизни последовал курс о жизни общества. Вторая мировая война. И за ней — беспрерывно обновляющийся курс Первой холодной войны. И все это время я пытался быть поэтом, понимая, что не имею для этого данных. После войны я стал журналистом, чтобы зарабатывать деньги. Я готов был голодать, если придется, но писать что-то приличное: хорошую прозу хотя бы, если уж невозможно писать стихи… Но я недооценил моих милых родителей. Ко времени своей кончины в сорок шестом отец успел избавиться от того капитала, которым владела наша семья, а когда моя матушка стала счастливой вдовой, ее скрючил артрит, и она стала нуждаться в материальной поддержке. Так я оказался на Флит-стрит, и весьма успешно начал новую карьеру, хотя это было связано с унижением.

— Почему?

— Разве вы не почувствовали бы себя униженной, зарабатывая на жизнь дешевым вульгарнейшим литературным подлогом? Я преуспел, потому что был безнадежно второсортен.

— И в итоге — черви?

Он кивнул.

— Не настоящие: призраки червей. И тут появляется Молли. Я встретил ее на вечере великосветских червей в Блумсбери. Нас представили друг другу, и завязалась вежливая, бессодержательная беседа о беспредметной живописи. Не желая видеть новых червей, я старался не смотреть на нее; но, должно быть, она смотрела на меня. У Молли были очень светлые серо-голубые глаза, — добавил он вскользь, — глаза, которые видели все; от них ничего не могло укрыться, она была удивительно наблюдательна, но наблюдала без насмешки и без укора. Она видела зло, но не презирала — а, напротив, жалела человека, который, сам того не желая, говорил злые слова или совершал дурные поступки. Итак, как я уже сказал, она, должно быть, смотрела на меня, пока мы беседовали; и вдруг спросила меня, почему я такой грустный. Я уже выпил пару бокалов, и потому ее вопрос не показался мне ни оскорбительным, ни бесцеремонным, и я рассказал ей о червях. — И вы — один из них, — заключил я и впервые взглянул на нее. — Голубоглазый червь с лицом святой — в толпе у фламандского распятия.

— Она была польщена?

— Думаю, да. Она уже не была католичкой, но все еще питала слабость к распятиям и святым. Так или иначе, на следующий день она позвонила мне, когда я завтракал. Не поеду ли я с ней за город? Было воскресенье, на удивление чудесное. Я согласился. Мы провели час в ореховой роще, срывая примулы и любуясь маленькими белыми анемонами. Анемоны не рвут, — пояснил он, — потому что через час цветок увядает. В той ореховой роще было на что посмотреть — и невооруженным глазом, и через увеличительное стекло, которое взяла с собой Молли. Не знаю почему, но это действовало необыкновенно исцеляюще — смотреть в сердцевинки примул и анемонов. Весь остаток дня черви не являлись мне. Но на следующий день Флит-стрит вновь кишела жирными червями. Миллионы червей вокруг. Но я уже знал, что надо делать. Вечером я поехал в студию к Молли.

— Она была художником?

— Не настоящим художником, и она знала это. Знала и не отрицала, но старалась, как могла. Живописью она занималась просто ради живописи, просто оттого, что ей нравилось смотреть на мир и тщательно запечатлевать, что она видела. В этот вечер Молли дала мне холст и палитру и велела делать то же самое.

— И это помогло?

— Это помогло настолько, что когда через пару месяцев я разрезал червивое яблоко, червяк в нем не показался мне червяком. В субъективном отношении, конечно. Это был просто червяк — таким мы и написали его, потому что мы всегда писали одни и те же предметы.

— А как насчет других червей, то есть их призраков, не живущих в яблоках?

— Да, я все еще видел их, особенно на Флит-стрит и на вечеринках с коктейлем, но их стало гораздо меньше, и они были уже не так навязчивы. А в студии происходило нечто новое. Я влюбился, потому что Молли была, Бог знает почему, влюблена в меня, а ведь любовь — это ловушка.