…А потом удивляемся: как это полупроводники, микроэлектроника, слабые токи, малые дозы веществ… и экспериментатор вдруг врезал дуба! Очень просто. Вот сейчас пошел в будущее вариант "без меня" "па муа", как говорят французы. И с немалой вероятностью: ведь перед тем, как сесть к станку, я поколебался, не вымыть ли руки. Тоже условный рефлекс, только технолога; лишь то и удерживало, что опыт не химический. А если бы я взялся за электроды влажными руками хана.
Memento mori… Самое время действительно вспомнить о смерти.
Рождение и смерть две точки во времени. Но если прибавить еще измерение, точки превращаются в линии. В некий замкнутый пунктир, выделяющий меня-надвариантного из мира небытия. И я знаю немало точек, за которыми меня нет сейчас.
…И даже до моего рождения. В начале войны, когда я был еще, как говорится, в проекте, мама, беременная на четвертом месяце, отправилась на митинг в городской парк. Должны были выступить приезжие писатели, среди них два известных, их по литературе в школе проходят. В ограде летнего театра собрались сотни горожан. Ждут нет. Потом выяснилось, что и не собирались устраивать митинг-концерт, это была провокация лазутчиков. Стали расходиться ворота площадки заперты, никто не открывает. А уже слышен вой сирен, ухающие завывания «хейнкелей» воздушный налет. Мужчины сломали ворота. Только успели разбежаться, как два «хейнкеля» прицельно положили на летний театр по полутонной бомбе.
…В послевоенном голодном 46-м меня, четырехлетнего, истощенного, свалил тиф. Две недели без сознания, запомнил лишь одну подробность: в начале болезни мама как раз принесла полкотелка пайкового маргарина, рассчитывал полакомиться с хлебом и сахаром но когда очухался, котелок был пуст. Плакал.
…Еще через пару лет подцепился за машину, которая на гибкой связке тащила другую. Именно за переднюю, на заднем борту ведомой не было места: машин мало, а нас, бедовых мальчишек, много. Приятели кричали предостерегающе, но я в упоении скоростью не слышал. Передний «студебеккер» затормозил, стал и задний ударился бампером в него совсем рядом со мной. Даже прищемило рубашку. Для моей смерти машине надо было стукнуться чуть левей.
…А та припорошенная снегом полынья на Большом Иргизе, в которую ухнул обогнавший меня на коньках Юрка Малютин. Мы бегали на равнинах, но у него коньки были получше, «дутики». Ухнул и не показался более, лишь шапка осталась на воде серая армейская шапка с завернутыми ушами.
…А мой мотоцикл, мечта молодости, на исполнение которой откладывал из тощих инженерных заработков, мой славный Иж! Тут уж вообще: случаев падения при обгонах вблизи колес встречного транспорта было четыре. (Один, самый памятный с автоинспектором, который меня арестовал за лихую езду и конвоировал в ГАИ на втором сиденье. Рухнули на крутом вираже, на перекрестке: машины спереди, машины сзади… на метр ближе к ним и конец);
случаев езды пьяным ночью по крымскому серпантину (и без фар, при свете луны, с девушкой на втором сиденье, которая взбадривала меня объятиями… поэзия!) было… один. Другого и не надо, в сущности, это та же полутонная бомба с «хейнкеля». Как уцелел!
а случай в ночном Львове, когда долго плутал в поисках Самборского тракта, наконец нашел, дал на радостях газок… и влетел на ремонтный участок, на вывороченные полуметровые плиты брусчатки. Руль вырвало из рук, мотоцикл в одну сторону, я в другую, головой на" трамвайные рельсы и налетает сзади сверкающий огнями трамвай. "Вот и все", не успел даже испугаться. Только досада будто отнимают недочитанную книгу.
Трамвай остановился в метре от головы.
Каждый случай опасности подкидывает нашу жизнь «орлом» или «решкой» в пятимерном бытии выпадают они оба.
…И во всех тех вариантах так же уходят чередой за горизонт сейчас плоские, как льдины, четко черченные облака в ясном небе. Во всех них курлычат вон те серые дикие голуби на карнизе дома напротив; не изменились, наверное, ни рисунок коры, ни прожилки в листьях просвечиваемых солнцем лип вдоль Предславинской. Мал человек! Значительными мы кажемся более всего самим себе.
Новая мысль вдруг прошивает меня не хуже сварочного импульса насквозь: ведь сейчас я подвергался гораздо большей опасности, чем нанесение еще одной «точки» на контуры моего пятимерного бытия! И это-то скверно: в каждом варианте боль больна, смерть страшна хоть вечно жить ни в одном не останешься. Но сейчас от электрического удара мог отдать концы и вариаисследователь. Пропало бы новое, еще не привившееся в людях знание. Разрушилась бы связь между вариантами по Пятому измерению. возможность переходить от одного к другому.
У нас представление о смерти, как о чем-то абсолютном. Но такая смерть, выходит, еще абсолютной? Надо быть осторожней.
Тихо в лаборатории. Никто ничего и не заметил. (А какой переполох сейчас рядышком по Пятому вокруг моего бездыханного тела! Все сбежались, испуганы, вызывают «скорую», пытаются делать искусственное дыхание… бр-р!) Ник-Ник что-то записывает в журнал. Техник Убыйбатько проверяет схему, тычет в нее щупы тестера и заодно покуривает. Смирнова выдвинула наполовину ящик химстола, склонилась над ним читает в рабочее время художественную литературу. Заунывно шипит вытяжка, журчит вода из дистиллятора.
Алка, ты про что читаешь, про любовь?
Алка на базаре семечками торгует! огрызается Смирнова и сердито задвигает ящик.
Гы! оживляется Убыйбатько. И почем стакан?..
Алла, я же говорил вам: когда нет работы, читайте "Справочник гальванотехника", сурово произносит Толстобров, или "Популярную электронику". До сих пор ни схему собрать, ни электролит составить не умеете!
Лаборантка подходит к книжному шкафу, достает то и другое и возвращается на место, попутно одарив меня порцией отменного кареглазого презрения. Ничего, цыпочка, на работе надо работать.
2
…Ох, как повеяло на меня Нулем от этого незначительного эпизода! Я снова почувствовал, что здесь он, здесь даже Алла сидит на том же месте, только за другим столом, с приборами медконтроля, да нет стены, отделяющей нашу комнату от соседней. Там она тоже, когда нет дела, любит читать книги, выдвинув наполовину ящик стола (может, и сейчас, если никто не засек… да там сейчас из старших только Кадмич, а он если и увидит, ничего не скажет). Но какие книги!
Накануне последнего переброса я ее застукал, забрал книжку в мягкой синей обложке "Очерки истории", издательство «Мысль». Полистал бросилась в глаза фраза: "В декабре 1825 года в результате восстания войск Петербургского гарнизона, к которому присоединилось население города, а затем и всей страны, пал царизм. Династия Романовых была низложена, император Николай I (вошедший в историю под уточненным названием Николай ПП Первый и Последний) был вместе с семьей и ближайшими сановниками заключен в Петропавловскую крепость. В июле 1826 года по приговору народного трибунала бывший царь и его братья Михаил и Константин, возможные претенденты на престол, были повешены на острове Декабристов (названном так в честь победивших царизм) в устье Невы…"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});