— Ишаки, бараны, орда несчастная! Хвосты бы лошадям шли закручивать, а не дороги строить!..
Елкин подъехал к технику и спросил:
— Где вас обучали такой мастерской брани?
— Я отказываюсь работать с ними, — заявил техник. — Они перепутали все отметки. Кто выдумал эту коренизацию. У нас не школа, не собес, а строительство. Цацкаться с казахами — не мое дело, а профсоюзное. Мое дело — дорога. С меня за нее спросят.
— Спросят и за казахов. Они тоже входят в нашу обязанность. Теперь не царское время, нельзя рабочего по шапке. Теперь если не умеет — научи, не хочет — убеди, воспитай.
— Тетешкайся, как матушка с детками? — техник засмеялся.
— Все мы — дети одной матери земли и одного отца неба, — отозвался Елкин. — Родня близкая, братья.
— Только вот на нас матушка с батюшкой могли шикнуть, крикнуть, а мы на этих братьев не моги, — пожалел Усевич. — Что прикажете, заново ставить отметки?!
— Если вы построите насыпь без них, я не буду возражать. — Елкин засмеялся всеми морщинками своего лица. — Вы сделаете большое открытие. Я еще не видывал такого чуда. Я за коренизацию, строить людей не менее важно, чем строить дорогу. Идите и начинайте снова!
— Я не уверен, что они во второй раз сделают правильно.
— Переделайте десять раз, но научите!
Техник нервно передернул плечами:
— Мне обидно делать неблагодарную работу.
— Учить казахов? Я не понимаю вас, молодой человек. Ему поручено учить людей, а он говорит о неблагодарности. Труд учителя, инженера, отца, которые потратили на вас годы времени, тонны сил, тоже неблагодарен? В чем вы находите достойную оплату вашего труда?
— Известно в чем, — оплата одна, деньги. Я не желаю продаваться за двести рублей.
— А сколько бы хотели получать?
— К чему говорить, все равно ничего не прибавят.
— Ошибаетесь. В нашей стране умеют ценить усердие и энтузиазм. — Последнее слово Елкин произнес с особым нажимом.
Техник понял, что за его энтузиазм не прибавят, и повернулся уйти.
— Нет, подождите! — остановил его Елкин. — Дать лопату людям, не видавшим ее, и тут же, не дожидаясь, когда привыкнут к ней, обзывать ишаками — это не коренизация, а издевательство. Рядом с вами прекрасные землекопы — грабари, а вы, наверно, не догадались сказать казахам: учитесь у них.
— По-вашему — делать экскурсии к грабарям?!
— Как хотите, а опыт, уменье грабарей казахи должны перенять. Запомните: мы должны привлечь на строительство тысячи казахов, а затем и построенную дорогу передать в руки коренного населения. Следственно, подготовить его к этому. Тут не может быть никаких пересудов, это обязательно. Это — указание высших государственных органов.
При сдельной оплате, практикуемой на большинстве строительных работ, новички еле оправдывали свое пропитание, быстро теряли интерес к дороге, подхватывали широко бродившее подозрение, что их обсчитывает контора, и начинали своими средствами сводить счеты: угоняли лошадей, брички, уносили спецовку. Некоторые поступали на дорогу с единственной целью получить в кооперации чай, сахар, мануфактуру. Получив, они немедленно уходили на новые пункты с той же целью получить, унести, угнать. Этот слой, прозванный «пайщиками», быстро увеличивался и угрожал всей системе снабжения.
Профсоюз требовал ввести на первое время поденную оплату. Администрация не соглашалась. Шли затяжные переговоры.
Был час выхода на работу. Грабари с лопатами на плечах шли к насыпи, каждый из них нес на лопате по восходящему ярко-желтому солнцу. Водовоз у кухни освобождал бочку, струя воды победно трубила в дно ведра. У закрытой лавочки транспортного потребительского общества — ТПО — стояла кучка казахов. Один из них, Айдабул, заглядывал в замочную скважину и ругался, что прорез слишком узок.
Казахи землекопы опаздывали на работу. Технику Усевичу надоело ждать их, и он пошел в палатку торопить. Вся артель стояла вокруг землекопа Тансыка, который, обнажая то руки, то ноги, то плечи, говорил сердито: «Земля… Земля… Пусть русские копают ее и ездят по своей дороге. Я буду на коне». Накануне, поддавшись на уговоры Козинова, он решил заработать пять рублей в день, как опытные землекопы, не разгибаясь, нагружал грабарку за грабаркой, не заводил разговоров, не закуривал и все время наблюдал за грабарями, которые работали рядом. Особенно ловко орудовал один толстый низенький мужик. Легко, одним нажимом, он загонял лопату в жесткий грунт, выворачивал большие глыбы и бросал их, насвистывая. Грабарку этот мужик наполнял всегда первым. Тансык старался так же вгонять лопату и насвистывать. Но лопата упиралась, глыбы получались меньше. К полудню он пропотил насквозь штаны, рубаху, обутки, а вечером еле дошел до палатки и, не справившись у табельщика, сколько нагрузил тележек, лег спать. Утром у него так ломило руки, спину, ноги, словно они были пропущены сквозь мясорубку.
Один из казахов пощупал его, подражая участковому врачу, и определил болезнь:
— Сдельщина.
Казахи ахнули: до того они знали, что существует одна сдельщина — плата, и вдруг объявилась другая — болезнь. И обе сдельщины никуда не годились.
— Это от скверного закона! — закричал Тансык. — Русские и казахи копают рядом, одну и ту же землю, а казахам платят меньше. Нас обманывают. Я умру от плохого закона, умру!
— Не умрешь, — со смехом проговорил Усевич, — наоборот, станешь крепче.
— Я умру, а Усевич смеется. — Тансык закричал прямо-таки неистово. — Он сидит, курит и получает семь рублей в день, а я умру за семьдесят копеек.
Вошел Айдабул, хлопнул об землю малахаем и выругался:
— Шайтан-лавка!
Все затихли, догадавшись, что Айдабул скажет какие-нибудь новости о кооперации. Он страдал непомерной жадностью и большую часть времени проводил около лавочки. В четыре-пять утра он уже там, заглядывает в замочную скважину. Привезли ящики — он бросает лопату и бежит в городок. Скажет ночью какой-нибудь шутник, что лавочка открыта — Айдабула уже нет в палатке.
— Шайтан-лавка! — повторил Айдабул и показал пустые руки. — Казахам нет чаю, нет мыла, нет табаку.
С помощью Усевича уяснили, что ТПО отказалось отпускать товары в кредит, и причиной тому сдельщина, на которой казахи зарабатывают слишком мало, чтобы оплачивать все свои потребности. Казахи обступили Усевича:
— Садись, пиши!
Землекопы требовали одинаковой оплаты с русскими. Дровоносы, сторожа, водовозы обижались, что они не техники, не инженеры. Айдабул хотел получать неограниченное количество чаю, сахару, мыла, табаку.
Усевич записал аккуратно все требования и отнес к Козинову. Тот, прочитав заявление, сорвался с табуретки и, хохоча, забегал по палатке.
— Ты что, спятил? — спросил его Усевич.
— Тут спятишь! — Козинов вздыбил руками волосы. — Когда Айдабул… Когда всякий день домогаются невесть чего — спятишь. Кто писал? Не они же. — Заявление было написано хорошо, грамотным человеком.
Усевич не стал «крутить вола», признался сразу:
— Я.
— Ты?!
Под диктовку жалобщиков.
— Как тут не спятишь?! — Козинов снова затрясся в злом хохоте. — Ты серьезно думаешь, что Айдабулу мало дают чаю-сахару? Да у него под топчаном целый мешок всякого добра. Водовоз, по-твоему, может быть техником? Говори, зачем написал эту дичь?! Техники, инженеры… Бричку заложить не умеют, гайки не видали! Ты-то знаешь, как сделался техником. Забыл?
— Помню!
— Тогда зачем, черт тебя задери, пишешь?! Они теперь думают, что правы, их требованья законны, иначе ты не стал бы писать! А завтра, когда их не возьмут в инженеры, они убегут в аул?
— А что мне делать, если они требуют: пиши.
— Объяснить, вразумить.
— Вот и вразумляй, это твоя работа. — Усевич вернулся к землекопам и сказал, что передал заявление профсоюзу, скоро оно будет у главного начальника. Пусть там и спрашивают ответ.
Елкин изучал планы работ на своем участке и ворчал:
— Так мы сядем в галошу. Определенно, несомненно! — В некоторых планах слишком большая доля работ отводилась на вторую половину зимы. Инженер тут же по горячим следам менял задания, сокращал сроки, всю тяжесть переводил на ближайшее время. В его памяти кружились хороводы курдайских ветров. Он не знал, каковы зимы в районе Чокпара, но близость гор и ущелий, посылающих неожиданные вихри даже и в спокойные дни, пугала его.
Откинулась полость юрты. Вошел Айдабул, приложил руку к сердцу, склонил голову и проговорил:
— Люди идут в степь. Люди не хотят делать скверную работу.
— Что за люди? Где они? — Елкин вышел из юрты. Человек двадцать казахов с торбами на спинах ждали его. — Вы куда? — крикнул он. — Чем вы недовольны?
— Сделай нас инженерами! Землю копать, воду возить плохо, — загудела толпа.