Святая правда, сказал Ролинс, вытирая лезвие ножа о штанину.
Самое удивительное ― это то, что паршивец не врет. Это действительно его жеребенок.
Не знаю, не знаю. Но кому-то он принадлежит, это точно.
Во всяком случае, не этим мексиканцам.
Наверное, только хрен он кому что докажет.
Ролинс сунул нож в карман и стал оглядывать шляпу ― не застряли ли в ней колючки, потом заговорил:
Красивая лошадь все равно, что красивая женщина. Хлопот больше, чем удовольствия. Нет, дело не в красоте. Главное, был бы толк.
Где ты это слышал?
Не помню.
Джон Грейди сложил нож, потом сказал:
Большая страна Мексика.
Это точно.
Одному богу известно, куда исчез мальчишка.
Вот именно. Только я скажу тебе то, что в свое время услышал от тебя.
Ну?
Мы еще с ним встретимся.
Весь день они ехали на юг по широкой равнине. Только к полудню они наконец нашли воду ― жалкие илистые остатки на дне большого саманного корыта. Вечером, оказавшись на седловине низкого хребта, они спугнули оленя из зарослей можжевельника. Ролинс выхватил из-за голенища свой карабин, быстро взвел курок и выстрелил. Стреляя, он отпустил поводья, и его конь встал на дыбы, потом отскочил в сторону и остановился, дрожа мелкой дрожью. Ролинс слез с него и пошел туда, где он увидел оленя. Тот лежал в луже крови. Пуля вошла ему в основание черепа, и глаза застилала смертная поволока. Ролинс выбросил стреляную гильзу, вставил новый патрон, опустил курок большим пальцем и посмотрел на Джона Грейди, который подъехал, ведя под уздцы коня Ролинса.
Выстрел что надо, сказал Джон Грейди.
Просто повезло. Я даже толком не успел прицелиться.
Все равно получилось здорово.
Дай-ка мне нож. Ну, если мы не полакомимся вдоволь олениной, то назови меня китайцем.
Они быстро выпотрошили тушу и повесили ее на можжевеловый куст, чтобы она чуть охладилась, а сами пошли за дровами. Они развели костер, нарубили жердей и колышков, потом нарезали мясо полосами и развесили на жердях, чтобы оно прокоптилось. Когда костер стал догорать, Ролинс насадил куски филея на колышки и положил на камни над угольями. Они сидели, смотрели, как жарится и коптится мясо, и вдыхали дым от жира, который с шипением капал на угли.
Джон Грейди встал, расседлал и стреножил лошадей, отпустил пастись, а сам вернулся к костру с одеялом и седлом.
Принес, сообщил он.
Что, удивился Ролинс.
Соль.
Эх, еще бы хлебушка.
И кукурузы, и картошечки, и яблочного пирога!
Кончай!
Ну что, бифштексы готовы?
Сядь и успокойся. А то если стоять над мясом, оно никогда не зажарится.
Они съели по хорошему куску филея, потом перевернули жерди с полосами оленины, свернули сигареты и улеглись у костра. Ролинс заговорил:
Однажды мексиканские пастухи, что работали у Блера, зарезали годовалую телку. Они настругали мясо так тонко, что через него все было видно. Эти простыни они развесили вокруг костра ― издалека казалось, что сушится белье после стирки. Особенно если смотреть в темноте. Ребята всю ночь подкладывали дров в костер и переворачивали мясо. Странная была картинка ― красные занавески, а за ними шевелятся фигуры. Проснешься ночью и смотришь на эти кровавые шторы.
Это мясо будет пахнуть кедром, сказал Джон Грейди.
Знаю.
В горах на юге завели свою песнь койоты. Ролинс потянулся к костру, сбросил туда пепел от сигареты, снова лег на спину.
Ты когда-нибудь думал о смерти, спросил он.
Случалось. А ты?
И мне случалось. Как ты считаешь, существует рай?
Не знаю. Может, и существует… Но разве можно верить в рай и не верить в ад?
По-моему, можно верить во что угодно.
Ролинс кивнул и сказал:
Если только подумать, что с тобой может случиться в этом мире… Голова кругом идет.
Хочешь сказать, мы зря не веруем?
Нет… Но иногда я думаю, может, все-таки верить-то лучше, чем не верить.
Ты часом не собираешься меня бросить?
Я же сказал, что нет.
Джон Грейди кивнул.
Слушай, а на оленьи кишки не прибежит пума?
Запросто.
Ты когда-нибудь видел пуму?
Нет. А ты?
Только ту, которую убил Джулиус Рамсей, когда охотился с собаками на Грейп-Крике. Он залез на дерево и палкой спихнул ее вниз, чтобы собаки порезвились…
Думаешь, он говорит правду.
Похоже, да. Хотя иной раз он и запивает…
Этот может, кивнул Джон Грейди.
Снова завыли койоты, потом перестали и, немного помолчав, взялись выть с новой силой.
Думаешь, Бог приглядывает за людьми, спросил Ролинс.
Похоже… А как ты считаешь?
Наверное, ты прав… Есть в мире какой-никакой порядок… А то кто-то чихнет в каком-нибудь Арканзасе, и ты оглянуться не успеешь, как начнется резня. И вообще приключится черт-те что. Каждый станет вытворять, что ему взбредет в голову. Нет. Господь явно за нами присматривает, иначе все полетело бы в тартарары.
Джон Грейди кивнул.
Неужели эти сволочи сцапали его?
Ты про Блевинса?
Ну да.
Не знаю. Но ты вроде как мечтал от него избавиться?
Я не хочу, чтобы с ним приключилась беда.
Я тоже.
Думаешь, его и правда зовут Джимми Блевинс?
Кто его разберет.
Ночью их разбудили койоты. Джон Грейди и Ролинс лежали и слушали, как те собрались у оленьих останков и дрались с дикими воплями, словно кошки.
Нет, ты только послушай, что они устроили, сказал Ролинс.
Он встал, громко шуганул койотов, запустив в них палкой. Те затихли. Ролинс подбросил хвороста в костер, перевернул мясо на жердях. Когда он лег и завернулся в одеяло, койоты принялись за старое.
Ехали на запад по гористой местности. Время от времени отрезали полоски копченой оленины, отправляли в рот, начинали жевать. Вскоре их пальцы почернели и засалились, и они то и дело вытирали их о конские гривы. Передавали друг другу фляжку с водой и отпускали одобрительные замечания насчет окрестностей. На юге гремела гроза, и небо там почернело от туч, которые медленно тащились, выпуская темные полосы дождя. Заночевали в горах, на каменистом выступе над долиной. По всему южному горизонту полыхали молнии, высвечивая из черноты контуры далеких гор. Утро спустилось на равнину. В низинах стояла вода. Напоили лошадей и сами напились воды, скопившейся в выемках камней. Потом снова стали подниматься в горы, чувствуя, как постепенно их обволакивает прохлада. К вечеру, оказавшись на перевале, они наконец увидели ту самую сказочную страну, о которой рассказывал тогда мексиканец. В фиолетовой дымке виднелись роскошные пастбища. В багровом зареве под облаками к северу тянулся косяк гусей или уток, словно стая рыб в огненном море. Впереди, на равнине, пастухи-вакеро гнали в золотом ореоле пыли большое стадо коров.