Читать интересную книгу Тайпи (Шпет) - Герман Мелвилл

Один за другим дикари, поворочавшись, по-видимому, заснули, и, радуясь наступившей тишине, я готов был снова встать и идти. Но вдруг послышалось тихое шуршание: темная фигура прокралась между мною и дверью — щит был задвинут — и человек вернулся на свою циновку. Это было для меня тяжелым ударом. Но так как вторичная попытка выйти из дому могла бы возбудить подозрение туземцев, я вынужден был отложить ее до следующей ночи. После этого я несколько раз повторял тот же самый маневр, но с таким же малым успехом. Так как предлогом для моего вставания по ночам всегда было утоление жажды, Кори-Кори, то ли подозревая что-то, то ли желая угодить мне, начал каждый вечер ставить тыкву с водой рядом с моим ложем.

Даже при таких неблагоприятных условиях я снова и снова возобновлял попытку. Но когда я делал это, мой слуга вставал со мною, как бы решив не выпускать меня ни на минуту из-под своего наблюдения.

ГЛАВА XIII

Вскоре после визита Марну я дошел до такого состояния, что двигался уже с величайшим трудом, даже поддерживаемый Кори-Кори, который, как и прежде, должен был ежедневно носить меня к потоку.

Часами и часами лежал я на своей циновке и пока остальные кругом меня беззаботно дремали, я бодрствовал, мрачно раздумывая над судьбой, с которой, казалось, теперь уже тщетно бороться. Я не мог подавить в себе безысходной тоски, когда думал о любимых друзьях, находившихся за тысячи и тысячи миль от острова, где я был пленником, когда размышлял о своей ужасной судьбе, навсегда скрытой от них, и когда представлял себе, что они все еще будут надеяться на мое возвращение в то время, как я уже буду мертв.

Мне навсегда запомнились все мелочи этих ужасных дней. По моей просьбе циновки мои всегда раскладывались около самой двери; против нее, на некотором расстоянии, находилась хижина из ветвей, которую строил старик Мархейо. Я любил следить за всеми движениями этого старого воина, когда он, сидя в тени, занимался своей неторопливой работой: он то сплетал листья кокосовой пальмы, то скатывал на коленях ссученные волокна древесной коры. Часто, откладывая работу, он замечал мои печальные глаза, обращенные к нему, и поднимал руку, выражая этим жестом глубокое сострадание. Затем он направлялся ко мне на цыпочках, боясь встревожить дремлющих туземцев, и, взяв веер из моих рук, садился около меня и, тихо махая им, пристально смотрел мне в лицо.

Однажды в полдень — это было недели через три после второго визита Марну и, должно быть, месяца через четыре после моего появления в долине — в наш дом внезапно явился одноглазый вождь Моу-Моу. Он наклонился ко мне и сказал тихо:

— Тоби пришел сюда.

Трудно передать, как взволновало меня это известие! Не замечая боли, до тех пор мучившей меня, я вскочил на ноги и стал звать Кори-Кори, спавшего неподалеку. Встревоженные туземцы вскочили со своих циновок. Новость тотчас была им сообщена, и через минуту я двинулся по дороге к дому Тай на спине Кори-Кори, окруженный возбужденной толпой островитян.

Все что я мог понять из слов, сообщенных по дороге Моу-Моу, это — мой пропавший товарищ прибыл в лодке, только что вошедшей в бухту. Я попросил нести меня тотчас же к морю, но на это туземцы не согласились и продолжали свой путь к королевскому жилищу. Когда мы приблизились, Мехеви и несколько вождей вышли на площадку дома, громко требуя, чтобы мы вошли.

Мы подошли вплотную, и я пытался объяснить, что хочу идти вниз к морю навстречу Тоби. Король воспротивился этому и велел Кори-Кори внести меня в дом. Протестовать было бы напрасно. Через несколько минут я оказался в середине дома Тай, окруженный шумной толпой, обсуждающей свежую новость. Имя Тоби повторялось часто. Казалось, островитяне все еще сомневались в его прибытии и при каждом новом известии, приносимом с берега, приходили в еще большее возбуждение.

Я был не в силах больше выносить неизвестность, и стал упрашивать Мехеви разрешить мне идти дальше. Приехал ли мой товарищ или нет — я предчувствовал, что моя собственная судьба должна скоро решиться. Снова и снова я повторял свою просьбу. Он смотрел на меня пристально и серьезно и, наконец, неохотно уступил моей настойчивости и разрешил идти.

В сопровождении примерно пятидесяти туземцев я стал продолжать прерванное путешествие; через каждые несколько минут я переходил с одной спины на другую и все время подгонял своих носильщиков. Пока я так стремительно двигался вперед, сомнения в истинности полученного известия не приходили мне в голову. Я сознавал только одно: мне представляется случай освобождения, стоит лишь преодолеть ревнивое сопротивление островитян.

Так как мне было запрещено приближение к морю в течение всего моего пребывания в долине, у меня с мыслью о нем всегда связывалась надежда на бегство. Ведь и Тоби, если он действительно намеренно покинул меня, мог бежать только морем. Очевидно, в бухту пришла лодка, и я почти не сомневался в правдивости сообщения, что на ней прибыл мой товарищ. Каждый раз, как мы подымались на какую-нибудь возвышенность, я напряженно смотрел вокруг, надеясь увидать его.

По яростным жестам и крикам островитян я видел, что они находились в таком же возбуждении, как я. Мы двигались вперед быстрым шагом. То и дело приходилось наклонять голову, чтобы не удариться о нависшие ветви.

Таким образом мы прошли около четырех или пяти миль, когда встретили человек двадцать туземцев. Между ними и теми, кто сопровождал меня, началось оживленное совещание. Я нетерпеливо убеждал человека, несшего меня, продолжать путь, не дожидаясь остальных.

Вдруг Кори-Кори подбежал ко мне и тремя роковыми словами разрушил все мои надежды:

— Тоби не приехал.

Не знаю, откуда у меня взялись силы пережить эту минуту. Весть была не вполне неожиданна для меня, но я надеялся по крайней мере, что успею добраться до бухты. А теперь я сразу понял, какой поворот примет дело. Островитяне согласились на мои просьбы только для встречи с пропавшим товарищем. Когда стало известно, что он не прибыл, они, конечно, заставят меня вернуться назад.

Мои предположения оказались правильными. Несмотря на мое сопротивление, они отнесли меня в дом, находившийся неподалеку, и положили там на циновки. Вскоре некоторые из сопровождавших меня отправились по направлению к морю.

Те, кто остался, — среди них были Мехеви, Моу-Моу, Кори-Кори и Тайнор, — собрались около дома и, казалось, ждали возвращения ушедших.

Это убедило меня в том, что все же какие-то чужестранцы, быть может, среди них были и мои соотечественники, по той или иной причине вошли в бухту. Мучимый мыслью об их близости и равнодушный к боли, которую я испытывал, я поднялся на ноги и попытался добраться до двери, не обращая внимания на уверения островитян, что никаких лодок в бухте нет. Тотчас же проход был загорожен несколькими туземцами, приказавшими мне вернуться на место. По их свирепым взглядам мне стало ясно, что силой я ничего не добьюсь и что смягчить их могла бы только моя мольба.

Руководимый этим соображением, я повернулся к Моу-Моу и, старательно скрывая истинное намерение, попытался объяснить ему, что я все еще верю в прибытие Тоби на берег, и просил разрешить мне пойти его приветствовать. Ко всем его не раз повторенным уговорам, что моего товарища нет, я оставался глух, а свои просьбы сопровождал красноречивыми жестами, против которых одноглазый вождь в конце концов не устоял. Он, казалось, смотрел на меня как на капризного ребенка, желаниям которого у него не хватало сил противиться. Он сказал несколько слов своим соплеменникам, которые сразу отступили от двери, и немедленно вышел из дому.

Я стал оглядываться, ища Кори-Кори, но мой слуга, никогда прежде не покидавший меня, тут куда-то исчез.

Не желая медлить ни минуты, когда каждая секунда могла быть дорога, я попросил одного широкоплечего парня взять меня на спину: к моему удивлению, он сердито отказался. Я обратился к другому, но с таким же результатом. Третья попытка была столь же безуспешна, и я понял, на что надеялся Моу-Моу, уступая моим просьбам, и почему остальные туземцы вели себя так странно. Было очевидно, что вождь разрешил мне продолжать путь к морю в надежде, что у меня все равно не хватит сил на это.

Я пришел в отчаяние, убедившись, что они под тем или иным предлогом не выпустят меня и, усилием воли побеждая боль в ноге, схватил копье, прислоненное к стенке, и, опираясь на него, вышел на тропинку. К моему удивлению, меня оставили идти одного, и все туземцы остались перед домом, занятые разговором, становившимся с каждой минутой громче и оживленнее. Я с удовольствием заметил, что между ними возникало разногласие, что образовались две партии и что, может быть, из их спора я смогу извлечь кое-какие выгоды.

Не успел я пройти и ста ярдов, как снова был окружен островитянами, решившими по-видимому идти за мной. Все еще разгоряченные спором, они, казалось, были готовы передраться. В этой суматохе ко мне подошел старик Мархейо, и я никогда не забуду благожелательного выражения его лица. Он положил мне руку на плечо и с чувством произнес те единственные английские слова, которым я научил его: «дом» и «мать». Я сразу понял, что он имел в виду, и постарался выразить ему свою благодарность. Файавэй и Кори-Кори шли рядом с ним, и оба горько плакали. Старик дважды повторил приказание сыну взять меня на спину, прежде чем тот был в состоянии послушаться его. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но вмешался кто-то еще и, как мне показалось, из его же партии.