16
Отслужив на Суэцком канале, я начал курс обучения командиров танков. Этот период моей военной жизни не был отмечен никакими особенными событиями. По окончании курса командиров танков я вместе со всеми остальными курсантами начал обучение на курсе офицеров в общевойсковом офицерском училище (Учебная база № 1), как это было принято для танкистов, на оперативном отделении. Уже в первый день в училище произошел случай, который резко изменил мою жизнь и последствия которого я пожинаю и по сей день. С одной стороны, чистая случайность, с другой стороны, глупость и самодурство, с которыми я не могу смириться до сих пор. После прибытия нас разделили по взводам, в которых были собраны вместе танкисты, артиллеристы, саперы и связисты. С нами были и курсанты спецназа Генштаба и из спецподразделения подводных работ ВМФ. Я не мог понять, почему будущие офицеры военно-морских сил должны проходить подготовку в сухопутных войсках, и никто не мог мне этого объяснить. Со временем эта ситуация изменилась, и теперь офицеры спецназа ВМФ и подразделения подводных работ ВМФ проходят подготовку в училище военно-морских офицеров.
Офицерское училище дало мне исключительную возможность лучше узнать израильскую армию, но уже с самого приема начались проблемы. Курсантов распределили по отделениям. Кроме личного оружия, мы получили еще и взводное. По разнарядке, составленной инструкторами, мне достался взводный миномет 52 мм – мечта всех курсантов. Это было самое удобное оружие: легкое, простое в обращении, и, кроме того, им почти не пользуются в течение всего курса. Однако меня это не устраивало. Я не был знаком с пехотным оружием и попросил дать мне что-нибудь более серьезное. Я обратился к инструктору: «Может быть, можно поменять миномет на что-нибудь другое. Дайте мне любое оружие, какое хотите, хоть пулемет». Пулемет был самым сложным оружием на курсе: из него много стреляли, и за ним нужно было тщательно ухаживать. Инструктор – офицер воздушно-десантных войск – ответил мне с нескрываемым раздражением: «Так было решено, что получил, то получил». Я пытался апеллировать к логике и говорил ему: «Слушай, я танкист, я не знаком с этой трубой, я не знаю, что это такое, ни разу не стрелял из такого, пожалуйста, дайте мне другое оружие». Лишь спустя много лет я понял, что слова «я танкист» были пощечиной для инструктора, офицера пехоты. Конфликт между курсантами из бронетанковых войск, в особенности танкистами и инструкторами – пехотными офицерами, был обычным делом в общевойсковом офицерском училище. Все замечания танкистов воспринимались инструкторами как выражение пренебрежения к пехоте. И в самом деле, танкисты часто свысока смотрели на пехоту и пехотную тактику ведения боя, но в моем случае ни о чем подобном и речи не было. Я еще раз обратился к офицеру и спросил, кто и когда объяснит мне, как пользоваться этой трубой. Полученный ответ определил мою судьбу. Офицер (!) и инструктор (!!) ответил мне так: «У тебя в отделении есть курсанты саперы и связисты. Спроси у них, они знакомы с минометами».
Я попросил саперов нашего взвода (они прошли подготовку в пехоте лучше других) объяснить мне принципы стрельбы из миномета и правила пользования им. Они показали мне, как разбирается и собирается оружие, и объяснили, как стрелять. Хотя это было и не сложно, но, тем не менее, была проблема с техникой стрельбы. На протяжении всего курса в училище из миномета стреляют только один раз, во время итоговых учений.
За две с половиной недели до окончания курса состоялись итоговые учения с боевой стрельбой. После этого оставалась последняя, относительно легкая часть курса: бои в городских условиях. Эти учения под кодовым названием «Инициатива» я запомнил на всю жизнь. В качестве минометчика я должен был обеспечить огневое прикрытие во время атаки в соответствии с планом боя. Я делал так, как мне объяснили товарищи: опустил мину в ствол, поворот спуска, мина вылетела… Согласно приказу – обеспечить шквальный огонь, я стрелял в бешеном темпе. Внезапно я почувствовал резкую боль, словно меня резануло ножом, сначала в одном, а потом и в другом ухе. Боль была нестерпима. Я отбросил миномет, схватился за голову и надавил на уши, пытаясь заглушить боль. Инструктор, офицер пехоты, спросил, что случилось. Стараясь не потерять сознания, я пробормотал: «Уши». Он поднял миномет и продолжил стрельбу вместо меня. Учения продолжались, и нужно было обеспечить огневое прикрытие.
За минуту с небольшим я выпустил более десяти мин. Как выяснилось при разборе ситуации, проблема была в различиях между техникой стрельбы из танка и техникой стрельбы, используемой в пехоте. В израильской армии принято, что командир танка стоит в башне, полкорпуса наружу. Во время стрельбы он не нагибается, как пехотинцы, но, напротив, немного приподнимается, чтобы увидеть, куда попал снаряд, и чтобы скорректировать для стрелка следующий выстрел. Командир танка привык поднимать голову с каждым выстрелом, а не опускать ее, как того требует техника стрельбы из миномета. Ствол танкового орудия достаточно длинный, и линия выхода снаряда, которая определяет силу ударной волны, находится перед танком и огибает его, не причиняя вреда танкистам. Поэтому у танкистов никогда не бывает слуховой травмы при стрельбе из танка. Как правило, танкисты получают слуховые травмы при стрельбе из пулемета или из миномета. Техника стрельбы из миномета совершенно другая, особенно у малокалиберных, короткоствольных минометов. Стреляющий из миномета пехотинец нагибает голову как можно ниже к земле. Эта техника знакома любому пехотинцу, однако меня этому никто не учил. Для курсантов-саперов, которые объяснили мне, как пользоваться минометом, это было само собой разумеющимся. Им и в голову не приходило, что существует другая техника стрельбы. Кроме того, они не были профессиональными инструкторами по минометной стрельбе, в отличие от офицеров-инструкторов офицерского училища, которые не удосужились проверить, насколько я усвоил принципы обращения с минометом. Халатность инструктора, его совершенно не оправданное, наплевательское отношение к своим обязанностям стали причиной моей тяжелой травмы и пожизненной инвалидности. И я еще легко отделался: за халатность и небрежности многие платили жизнями, а тысячи – увечьями.
Вернувшись на базу, я обратился к врачу, и он сразу же направил меня в Военный госпиталь Тель А-Шомер. Там меня обследовали, проверили слух, выдали заключение и велели возвращаться в училище. Заключение было в запечатанном конверте, и я не знал, что там написано. Я вернулся в училище и отдал конверт врачу-майору. Он вскрыл конверт, прочитал и сказал: «У тебя травма обоих ушей. Одно ухо пострадало меньше, другое больше. Иди на склад, сдай оружие и снаряжение, ты оставляешь училище. С такой травмой ты не можешь продолжать обучение на курсе». Я был в шоке и попытался возразить, что до окончания курса оставалось только две с половиной недели. Но врач сказал: «Это приказ». Я отдал честь и вышел, внешне сохраняя спокойствие, хотя все внутри кипело от гнева и отчаяния.
Кабинет врача был расположен на одном этаже с командованием училища. Курсантам было запрещено заходить в этот корпус без вызова, и редко кто попадал туда во время курса обучения, кроме дневальных, которых посылали туда мыть полы. Подумав несколько секунд, вместо того, чтобы направиться налево, по направлению к казармам, я повернул направо в приемную командира училища. Войдя в канцелярию, я отдал честь капитану, начальнице канцелярии. Она посмотрела на меня с удивлением и спросила: «Курсант, что ты тут делаешь?» Я спросил, на месте ли начальник училища. Она ответила утвердительно, и я попросил: «Пожалуйста, сообщи ему, что курсант Яков Казаков просит о разговоре с ним». Она слегка оторопела от моей наглости. Курсанты не дают указания офицерам, а уж тем более в офицерском училище. С соблюдением всей военной субординации разрешение на прием занимало чуть больше недели. Начальница канцелярии спросила, вызывал ли меня командир. Я ответил отрицательно, но настоял на том, чтобы она сообщила о моей просьбе. Она зашла к командиру и, выйдя, в еще большем замешательстве произнесла: «Заходи, пожалуйста». Я поблагодарил ее, отдал ей честь и зашел в кабинет.
Оказавшись внутри, я отдал честь и вытянулся по стойке «смирно». Командиром школы был полковник ВДВ Цви Баразани (Бар), о котором я много слышал как об одном из лучших бойцов десантных войск. «Яша, подойди, – сказал он. – В чем проблема?» Я рассказал ему, что получил травму ушей во время учений «Инициатива», что врач приказал мне оставить офицерское училище по состоянию здоровья. «Чего же ты просишь?» – спросил Баразани. «Мне осталось только две с половиной недели и только одно – бои в городских условиях. Это не настолько критично для офицера-танкиста. Я прошу дать мне возможность окончить курс», – ответил я. Он посмотрел на меня, я выдержал его взгляд. Полковник молчал несколько минут, и я видел, что он колеблется. Не расслабляясь ни на секунду, я продолжал смотреть ему прямо в глаза. Я постарался, чтобы, несмотря на огромное напряжение, на моем лице не дрогнул ни один мускул. Наконец Баразани тихо сказал, совсем не командным тоном: «Ладно, иди к врачу. Можешь продолжать курс». Я заметил, как он чуть заметно улыбнулся уголком рта, отдал честь, повернулся и вышел. Затем я козырнул начальнице канцелярии, на этот раз с улыбкой и, поблагодарив, направился к врачу.