Читать интересную книгу Понурый Балтия-джаз - Валериан Скворцов

Гвардейцы идут первыми, им принадлежит и честь вести перед знаменем тотемного козла. Если у Кики, как звали травоядное, отсутствовало настроение маршировать, его за рога волокли по сухому краснозему адъютанты полковника, и знаменосец глотал поднимаемую копытами пыль. Иностранное наемное войско выпускали второй колонной и, разумеется, без козла. С нами Кики ездил на операции. По сигналу тревоги он мчался к грузовикам радостным галопом, предвкушая вольную пастьбу в колючих кустарниках, пока будет тянуться прочесывание - наша тогдашняя работа. Расставив фиолетовые копыта, Кики, не шелохнувшись, торчал на крыше кабины, какие бы зигзаги не выписывал сидевший за рулем грузовика Ласло Шерише, глухой венгр, чей недуг выявился после расформирования полубригады. Ласло "читал" по губам военный язык и оказался не в состоянии понимать обычный...

Далее наступало отвратительное.

Парад устраивался по случаю дня национальной независимости. Подарочные от его величества полагалось проматывать. На шестисоткубовой "Хонде" с рогастым рулем Шерише въезжает по лестнице на веранду борделя "Белая роза" возле вьентьянского аэропорта Ваттай. Привстав с заднего сиденья на подставках-стременах и пружиня коленями, я впиваюсь пальцами в шелковую рубашку Ласло. Веранда рушится под мотоциклом, и во сне я помню, что её будут ремонтировать завтра вечером, когда мы явимся снова.

Неясным оставалось, какие подвиги совершались в первую ночь. Но во вторую - я это помнил во сне: именно во вторую - я притисну помощницу барменши, почти девочку, повалю на бильярдный стол и изнасилую, заткнув корчившийся от испуга рот комком желтых купюр с изображением дедушки её короля.

Запахивая саронг на тощих детских бедрах, она сжимала деньги зубами, опасаясь, что я передумаю и заберу бумажки назад.

Всякий раз, увидев этот сон, я просыпался от острого чувства жалости то ли к девочке, то ли к выброшенным деньгам, смешанного с брезгливостью к самому себе.

...Была половина десятого следующего утра, когда я, свежий и отоспавшийся, вышел из пансиона. Обладатели белесых бакенбард скучали в вазовской "девятке", забросав бумажными носовыми платками и окурками пространство перед моим "Фордом".

- Насморк? - спросил я участливо. Они игнорировали проявление заботы и демонстративно разглядывали ели, качавшиеся над стоянкой. Ветер обещал солнечную погоду.

Пока я ехал к Таллинну, "девятка" держалась в полукилометре, а потом, после поворота на аэропорт, рывком сократила дистанцию. Получив от охранника у шлагбаума пропуск-квиток на просторное поле, примыкавшее к автобусным остановкам, я выписал два круга. Ехал я медленно, будто высматривал подходящую парковку. Решетка сточного отверстия для дождевых и талых вод разыскалась между мусорными контейнерами, метрах в двадцати от алюминиевой будки охранников.

Я прибавил газа и, когда "девятка" втянулась вслед за мной в скорость, затормозил до юза, заставив преследователей упереться в задний бампер моего "Форда". Продолжая игру, я описал третий круг, снова объезжая паркинг, делал вид, будто разгоняюсь для отрыва. Поравнявшись с контейнерами, я опять резко встал, переключил скорость, сдал задним ходом, вдавился в передний бампер "девятки", грубо отжав её назад, и заклинил парочку между "Фордом" и мусорными контейнерами.

До "девятки" хватило прыжка. Я рывком открыл дверь со стороны длинного, правой рукой нейтрализовал его, а левой, выключив зажигание, вытащил, слегка погнув в спешке, ключ, на котором болтался казенный брелок с номером.

Удивительно, но второй не сопротивлялся. Сидел неподвижно.

Охранники в три рукава протирали запотевшее окно будки, но не посчитали необходимым вмешиваться.

Я услышал, как за спиной порыв ветра захлопнул дверь "Форда".

Я открыл заднюю дверь "девятки" и сел. Сдавив шейные позвонки обоим, приказал:

- Руки перед собой. Иначе сделаю смертельно больно. Смертельно.

- Мы и сидим, - сказал тот, который покороче. - Не психуй.

Водитель приходил в себя.

- Почему на хвосте висите? - спросил я.

- Хотели посмотреть, каким рейсом улетаете, - снова сказал короткий. Видимо, он считался старшим.

- Чьи вы?

Мне послышалось, что короткий хмыкнул.

- Давайте-ка покончим с этой нелепой позой, - сказал он. - Никто не бросается на вас врукопашную. И вам бы не следовало распускать руки. Это смешно. По крайней мере, поступать так с вашей стороны...

- Что значит, с моей стороны? Вы - чьи?

Он опять хмыкнул. И с явным интересом спросил:

- Вы действительно не собираетесь улетать из Таллинна?

- Заткнись, - сказал я.

- Слушай, вылезай тогда, - очнувшись, сказал длинный. - И мы тебя не видели. Давай так пока договоримся. Подходит?

Я вылез из машины и зашвырнул ключи зажигания в сточную канаву под решетку, сквозь которую стекала коричневатая жижа.

Они промолчали. Сидели неподвижно, с бесстрастными лицами.

Проезжая мимо будки охранников, я кивнул. Все трое, как автоматы, отдали воинскую честь. Они и не подумали опускать шлагбаум.

В Таллинне я припарковал "Форд" на площади Выру. До явки оставалось двадцать минут, которые я употребил на завтрак с безвкусным прибалтийским кофе, приторными круассанами и рюмкой горячего глинтвейна в баре "Каролина". При свете дня я убедился, что зеленоватый цвет двух ваз у входа в бар остался таким же, как и пять лет назад. Марина бросила в них монетку, "чтобы вернуться".

Вдруг я подумал: из трех ночей, проведенных в Лохусалу, молодцы с белесыми бакенбардами пропустили одну - когда приезжала Марина.

Жизнь, которую я вел, в любом человеке выработала бы склонность верить в невразумительные предощущения и учитывать их в своих действиях ещё до того, как они становятся вразумительными.

Триста лет назад плотной массой, раскинувшейся на десятки, а может, и сотни километров, азиатские крысы ринулись из степей через Волгу в Европу. Миллионы были сожраны хищными птицами, разорваны рыбами в реках, занесены снегами и затоптаны сородичами. Но завершившие поход и рассеявшиеся по Европе уже не были теми крысами, которые вылезли из своих нор в Азии.

Притчу рассказывал покойный папа. Советовал приберечь в памяти на случай, как говорил он, если доведется оказаться среди родимых осин. Не знаю, помнил ли он, что Иуда повесился именно на осине. В любом случае, осины в России, и не только они, родными не показались. Я стал крысой, которая забыла, из какой норы вылезли предки. Не помнила этого и Марина, так что и малейшей основы - вроде, скажем, землячества - для того, чтобы ей верить, у меня никогда не было...

Потягивая глинтвейн, оказавшийся необыкновенно вкусным, я боковым зрением приметил, как напряженно натянут ремешок махровой лимонной сумочки через плечо полноватой девицы с лимонной же пластиковой заколкой в волосах. Такого же лимонного цвета нитяные перчатки высовывали растрепанные пальцы из-за борта черной куртки с молнией, куда они были небрежно заткнуты. Пушка в ридикюле?

Девица спросила горячего шоколада.

Я бы завершил эту часть рассказа несомненно талантливо: "И снова меня спасла наблюдательность. Как обычно, я первым выхватил оружие".

Невразумительные предощущения могли завести далеко. Неужели я трусил?

Террористка достала из лимонной сумочки термос и, погрев о высокую фарфоровую чашку ладони, слила в него исходивший паром шоколад.

Скелет Велле, едва я вошел в лавку, снизошел до выхода из-за прилавка и рукопожатия. В салоне за ширмой Ефим Шлайн, распластавшись на диване, по-гусиному вытягивал шею, исхитряясь в полулежачем положении отпивать из большой чашки куриный, судя по запаху, бульон.

- А-а-а, - сказал Ефим, шмыгая носом и всесторонне рассматривая пирожок с печенкой, который держал в замасленных пальцах.

- Деньги принес? - спросил я.

Марика едва ли не швырком поставила передо мной такую же чашку. На ней под мрачноватой обезьянкой по-английски значилось: "Не трогайте меня, я переживаю кризис".

- Спасибо, - сказал я Марике. - Я позавтракал. Я бы не отказался от чашки настоящего кофе.

Хромоножка вышла менять угощение.

Я отметил для себя, что картонные коробки с рисунком черепахи на торцах, обмотанные синей клейкой лентой, исчезли из салона. Тени наружных решеток при свете дня четко вырисовывались на окнах за легкими вертикальными жалюзи. Переносную телефонную трубку заменил полноценный аппарат с факсом и автоответчиком.

- Обстановка совершенно усложнилась, - сказал Ефим.

- Это мы проходили вчера, - ответил я. - Деньги с тобой?

- Здесь. Но нужны гарантии, что они...

- Дубровин одалживает под проценты, значит? Контора разоряется дальше?

- Не ерничай. Деньги непосредственно от меня...

- Давай тогда...

- О господи, - сказал Ефим и вздохнул. - Я не удивлюсь, если однажды на мой стол ляжет милицейский протокол о том, что ты вырвал последний кусок хлеба из дрожащих рук молившей о пощаде многодетной вдовы!