обидами, поносил Елену Васильевну. Пока дело ограничивалось этим, она терпела. Однако Андрей раз за разом отказывался приезжать в столицу на заседания Боярской думы, хотя это являлось его служебной обязанностью. Симулировал, объявив себя больным. В войне против Литвы он со своим удельным войском вообще не участвовал. Получалось, что с Сигизмундом враждуют Елена Васильевна и ее сын, а Андрей сохраняет «нейтралитет». Правительница догадывалась об истинных причинах такого поведения. Под предлогом помощи больному она послала в Старицу придворного врача Феофила, который нашел князя здоровым.
Но Андрей продолжал уклоняться от службы, не без издевки отписывал Елене: «В болезни и тоске отбыл я ума и мысли… Неужели Государь велит влачить меня отсюда на носилках?» [155]. Теперь князь получил приказ выступить со своими дружинами на казанцев и очередной раз его проигнорировал. Конечно, государыня позаботилась, чтобы в Старице у нее были соглядатаи. Они доносили, что вокруг Андрея кучкуются недовольные представители знати, князь поддерживает какие-то связи с Литвой. От похода уклонился, но зачем-то приводит свои дружины в боевую готовность.
Государыня пришла к самому вероятному предположению — Андрей собирается бежать к Сигизмунду. К нему послали с увещеванием Крутицкого епископа Досифея, а одного из старицких бояр, приехавшего в Москву, задержали для допроса. Но весь ход событий показывает, что замышлялся вовсе не побег. Замышлялся переворот. Вот только подготовку Старицкий завершить не успел. Арест боярина спугнул его. Он понял, что над ним нависло разоблачение, и решился на открытый мятеж. Его воинские отряды и в самом деле оказались изготовлены. Времени на сборы почти не потребовалось. Князь внезапно бросил свою Старицу и со всем двором, семьей, дружиной двинулся на запад.
Но не в Литву. Он строил планы «засесть Новгород» — значит, там у него были сообщники. А с дороги он начал рассылать грамоты к боярам и детям боярским: «Князь великий мал, а держат государство бояре. И вам у кого служити? А яз вас рад жаловати» [118]. Многие откликнулись, стали съезжаться к нему — в том числе видные воеводы князья Пронский, Хованский, Палецкий, бояре Колычевы. При этом и «многие люди Московские поколебалися» [119], в столице было «волнение велико» [120].
Но Старицкий, собирая сторонников, упустил время. А Елена Васильевна действовала без промедления. Волнения в Москве каким-то образом удалось погасить. Боярин Никита Хромой-Оболенский помчался в Новгород, опередил мятежников и взял город под контроль. А Телепнев с конной ратью бросился в погоню за Андреем. Изменник заметался. Узнал, что Новгород для него уже закрыт, и повернул к литовской границе. Телепнев настиг его у села Тюхоли и развернулся к бою. Андрей растерялся. Среди его сподвижников пошел разброд. Одни не хотели драться со своими. Другие размечтались возвести князя на престол, получить награды, но роль изгнанников совсем их не прельщала.
Старицкий понял, что его войско слишко ненадежное, и вступил в переговоры. Соглашался сдаться, если ему гарантируют неприкосновенность. Только ему, просил он только для себя. Судьбы тех, кого он соблазнил и повел за собой, Андрея не интересовали. Но и Телепнев не горел желанием проливать русскую кровь. Дал требуемую клятву. Мятежников привезли в Москву. Однако Елена Васильевна выразила гнев фавориту. Объявила, что он превысил полномочия и не имел права давать гарантий без ведома правительницы и государя. Действительно ли Телепнев предлагал простить заговорщика? Или он вместе с Еленой преднамеренно разыграл этот сценарий? Нет, получилась «импровизация». Потому что от западных границ воевода в любом случае не мог быстро снестись с Москвой и согласовать решение. Но в ту эпоху не только на Руси, а и на Западе нередко практиковалось, что клятва обходилась по формальным признакам. А формальности были соблюдены. Андрей желал клятвы — и получил ее. Телепнев ее не нарушил. Но он и впрямь не мог предрешать волю госудыни, не связанной никакими обещаниями.
В итоге все сложилось оптимальным образом. И опасность ликвидировали, и русские воины остались целы. Так что и гнев Елены Васильевны на Телепнева вряд ли был искренним и быстро прошел. А вооруженный мятеж был очень серьезным преступлением. Как мы видели, пленных казанцев казнили поголовно именно в качестве мятежников. Но к знатным изменникам Боярская дума и правительница все-таки подошли мягче. Старицкого заключили в темницу, его жена Ефросинья и сын Владимир были взяты под домашний арест. Князей Пронского, Хованского, Палецкого подвергли «торговой» казни — били кнутом на Торгу (Красной площади). Бояр и других сообщников отправили по тюрьмам и ссылкам. Лишь 30 детей боярских (возможно, ближайших подручных Андрея) приговорили к смерти, повесили в разных местах на дороге от Старицы до Новгорода.
По меркам XVI в. назвать такое наказание чрезмерно жестоким никак нельзя. Не говоря уж о самом факте мятежа, он ненес России колоссальный ущерб. Готовившийся поход на Казань пришлось отменить. Сафа Гирей и Сахиб Гирей успели установить связи между собой, могли теперь действовать сообща. Вместо того, чтобы вразумить казанцев, с ними начали переговоры о мире. Согласились, что хан в очередной раз признает формальное подчинение Москве и его набег будет прощен. Хотя прекрасно понимали, что в любой момент следует ждать новых нападений. Села и города, которым предстояло сгореть, русские люди, которым предстояло погибнуть или пополнить невольничьи рынки Казани, могли на полном основании винить в этом князя Андрея.
Но стоит еще раз остановиться на клевете, выливаемой на мать Ивана Грозного. Либеральные и многие советские историки постарались представить ее жестокой, коварной, устранявшей конкурентов в эгоистичной борьбе за собственную власть. Невзирая на очевидные факты, что заговор Юрия Дмитровского был доказан и осужден всей Боярской думой, Андрей Старицкий поднял открытый вооруженный бунт. А измену воевод в начале войны с Литвой открыто признал один из участников, Владимир Воротынский в 1553 г. [121].
Елену Васильевну обвинили и в том, что она, сажая своих противников в тюрьмы, приказывала тайно убивать их [122]. Но такие обвинения оказываются совершенно голословными, никаких доказательств не существует, а факты прямо противоречат им. Заговорщики Андрей Шуйский, Иван Бельский, Воротынские остались в заключении живыми и здоровыми, точно так же, как и Пронский, Хованский, Палецкий. Юрий Дмитровский скончался через три года после ареста, Михаил Глинский — через два. Если правительница хотела умертвить их, зачем было так долго ждать? Скорее, сказались естественные причины. Оба были уже в возрасте, а средневековая темница была совсем не курортом. И только Андрей Старицкий умер через 6 месяцев заключения. Может быть, сказался стресс. Нельзя исключать и того, что его действительно тайно казнили. Было ли это сделано по приказу Елены Васильевны? Или по