- Ярополк, я не поеду с вами. Меня в деревню к бабушке с дедом отвезете.
- Как не поедешь? А Богдан? Ты же его жена!
- Не могу... Очень хочу. Но не могу. И не спрашивай, почему. Нельзя мне говорить. Если скажу, он умрёт.
Постоял у двери, головой покачал, и уже за ручку дверную взялся, да вернулся, шагнул назад, взял меня за плечи, к себе прижал на секунду и выдохнул:
- Спаси Бог тебя, Ясна!
... Когда из Изборска уезжали, сам князь нас провожал. Обещал, как город отстроится, к Ладиславу на сговор приехать. Княжна рядом с ним стояла. И по взглядам, изредка на нее Баженом бросаемым, видела я, что сговор удастся. Эх, Любава, не видать тебе княжича!
Последние два дня с Богданом как один миг пролетели. Весь путь на него неотрывно смотрела - запомнить навсегда, вырезать в памяти образ его хотела. Зная, что воины рядом, что видят все, сдержаться не могла, слезами грудь его поливала. Шептала на ухо, как сильно люблю его. Да только близился час прощания...
Подъезжая к деревне нашей, надеялась я, что он все же в себя придет. Хотела знать, уверенной быть, что легче ему, но Богдан все так же с глазами закрытыми лежал, ни на что не реагируя. Последний раз к губам любимым прижалась. Оторвалась от него, сердце на части разрывалось, и пошла в сторону деревни. Только бы ничего мне дружинники не говорили. Даже проститься с ними не могу, сил нет...
- Стой, Ясна! Стой!
Стоят толпой, спешились, лошадей в поводу держат. Ярополк подошел ближе, но сказал громко, чтобы остальные слышали:
- Что передать Богдану, когда очнется?
Всмотрелась в глаза его. Жалеет меня. Понимает, что ухожу совсем не из-за равнодушия своего. Всех взглядом обвела. Милорад кулаки сжал. Бажен голову опустил. Остальные пристально смотрят, ждут ответа. Конечно, Богдан, не смотри, что воевода, он еще и друг каждого из них! Вон, жизнями своими рисковали на пожаре ради него!
- Ничего. Ничего обо мне не говорите. Как будто и не было меня никогда. Он не будет помнить. Прощайте!
И пошла, не оглядываясь. Думала, все слезы над Богданом выплакала, но шла и снова рыдала. Уже когда к деревне подходила, услыхала за спиной топот копыт. Обернулась - Милорад скачет. Спешился, идет рядом, молчит. Зачем? Зачем прискакал? Безразличие волной накрыло - пусть делает, что хочет!
- Милорад, с ним быть не могу, но и с тобой никогда, слышишь? никогда не буду!
- Я понял уже.
- Зачем вернулся?
- Меня никто там не ждет. Один я. Разреши, поживу у вас недолго. Если мешать буду, скажи только, уйду и не вернусь никогда.
Пожала плечами. Мне все равно.
- Живи, если хочешь.
... И потекли мои серые бесцветные дни. До встречи с Богданом они были наполнены предчувствиями, ожиданием, надеждами, мечтами. Теперь я ничего не ждала, ни о чем не мечтала. Вечером, укладываясь спать, не могла вспомнить, что делала целый день - все мимо меня проходило. Ни радости, ни счастья. Однажды опомнилась вот так возле болота, по колено в трясине. Милорад, как чувствовал, рядом оказался! Сказала, что задумалась, и сама не поняла, как здесь очутилась. Только не поверил он. Да, я и сама знала, чего хотела, что с целью нехорошей туда шла.
Только, когда зарядили косые осенние дожди, легче мне стало. И была тому причина. Оставил мне Богдан подарок. Я бы, может, от безразличия ко всему, и не поняла этого еще долго, да бабушка сказала:
- Все, Ясна, прекращай страдать! К лету дитя нянчить будем!
- Бабушка, милая, ты все знаешь, скажи мне, как он, жив ли, здоров?
Ласково улыбнулась она, стала за спину, волосы расчесывала, в косу плела.
- Жив, внучка, жив. Не был бы жив, и тебя бы уже не было. Ничто бы на свете не удержало: ни мы с дедом, ни дитя... Как мать твою. Сама, ведь, она с обрыва в море бросилась, когда почувствовала, что нет мужа в живых.
- Бабушка, а увижу ли я его еще?
- Не знаю. Но в одно верю, что и он без тебя также мучается. Тянет его сюда.
- Мира его не отдаст! Не помнит он обо мне.
- Головой не помнит. А сердцем?
Любава ходила ко мне. Поначалу развеселить, успокоить пыталась. Потом сядет, помолчит, повздыхает и уходит, чтобы назавтра снова прийти. Только зимой, когда морозы стояли сильные, когда ребеночек в животе моем биться стал, поняла, что не только я причиной тех приходов была.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однажды сидели мы с ней в горенке, у окошка. Я пряжу пряла, а она нитки в клубочек сматывала. Бабушка с дедом - по хозяйству во дворе хлопотали. Милорад с утра в лес на лыжах ушел - на охоту. И долго что-то его не было. Только вот к вечеру и объявился. Оказалось, что наскочил он на яму волчью, да лыжа и сломалась, упал, в плечо обломок ветки встромился. Когда весь в крови домой он, хромая, вернулся, я и опомниться не успела, а Любава к нему бросилась.
Стала одежду окровавленную с него снимать, а у самой слезы в глазах стоят - жалко ей Милорада! Я, не будь дурой, бабушку звать пошла. Да и задержалась в бане с ней ненадолго. А когда вернулась с травами, да тряпицами, чтобы перевязать его, дверь тихонько приоткрыла, а они целуются! Не стала бы и входить, да кровью ведь истечь может! Сделала вид, что не заметила ничего.
После этого случая, Милорада словно подменили. Вместо хмурого, молчаливого мужчины в нашем доме появился озорной, веселый, добрый парень. С дедом моим он все дни проводил - в лес ходил, по хозяйству работал, по вечерам учился сапоги тачать. Но, как солнце за горизонт закатывалось, не удержать его в доме было. Смеялась бабушка, сдержанно улыбался дед - полюбили они Милорада, как родного, а он за шапку и прочь из избы!
- Что, Витольд, летом-то новую избу строить придется!
- Рядышком с нашей, Катарина?
- Конечно!
К весне ближе, сминая в руках шапку, Милорад объявил нам, что жениться хочет.
- Любава-то, знает уже?
- Нет еще!
- Так свататься тогда пошли!
Дед сапоги надел самые новые, бабушка шалью с кистями накрылась. Милорада одели - любо-дорого посмотреть! Я только принарядиться не могла - живот мой только в бабушкин тулуп и помещался! Соседи по пути к нам набежали - праздник все чувствуют!
Пришли к их избе, Любава выскочила на крыльцо в платье одном, да тут же за дверь снова спряталась! Отец ее, правда, деда моего в сторону сначала отвел. С трудом речи его разбирала, но поняла, что знать он хочет. Возмутился дед. Громко на весь двор сказал:
- Моя внучка за Богдана летом пошла! Ему верна всю жизнь будет! Милорад гостем у нас живет!
Отец Любавы смутился, шапку в снег кинул, да и кинулся обнимать деда, а потом и всех подряд! А тут и Любава на крыльце появилась - платком ярким укутанная, глаза горят, щеки бледные - с Милорада глаз не сводит!
Стали, как положено, свататься, торговаться, шутки-прибаутки говорить. И вот Милорад говорит:
- Пойдешь за меня, Любава?
- Пойду, - отвечает, и прямо с крыльца, бегом в руки его. Поймал он девицу, покружил в руках, да больше и не выпустил, не поставил на землю...
И на свадьбе глаз с нее не спускал. И она, как цвет маков, сияла вся! Поначалу жили они в избе Любавиных родителей, да только весна в окошки заглянула, стали с дедом, отцом и братом Любавы на пригорке, рядом с нами новую избу строить. Споро дело шло, соседи помогали. К посеву уже стены стояли!
А тут и мое время подоспело. Всю ночь Богдан мне снился, руки его, обожженные, к губам своим прижимала, горела вся, живот болью сводило, а проснулась - мокрая лежу. Стала бабушку звать. Та, как могла, успокаивала, уговаривала, отвары разные давала, косу расплела, все завязки развязала на одежде моей.
Да все равно трудно роды проходили, сутки напролет мучилась, губы в кровь искусала, кричала от боли, Богдана, против воли своей, звала. Любава прибежала, крики мои услыхав, да так до утра и не ушла. Милорад с дедом в бане всю ночь сидели, топили ее, воду грели. Только на рассвете, совсем обессиленная, услышала, как сквозь туман, крик ребеночка - как кошачье мяуканье, тихий, жалобный.