семьи. Кто может, тот и делает. Обязанности делятся на всех.
— Что-то слабо верится, — недоверчиво прищурившись, я не сразу поняла, что мы подошли к моей спальне, отчего медведь осторожненько подтолкнул меня вперед, отправляя за необходимыми вещами.
— Уж поверь. Белый и Смоляной леса небогаты на берочек. Увы, Великий Медведь суров к нам, поэтому о наших женах мы заботимся и оберегаем их, не заставляя гнуть спины нам в угоду. Наши женщины просто просят, а мы делаем, — мужчина пожал плечами, наблюдая за тем, как я натягиваю теплые подштанники прямо под платье, и совершенно не смущаясь уничтоженной нами вчера комнаты. — Пироги я научился печь в семь лет, а метлой орудовал уже в три, так что домашняя работа никого из нас не пугает. И если ты так переживаешь о… будущем, просто помни, что всегда можешь обратиться к нам.
— Звучит слишком… неправдоподобно.
Укутавшись в теплую шубку, я накрыла голову платком и приблизилась к мужчине, который неожиданно слишком тепло улыбнулся, горячими пальцами смахнув выпавшую из-под платка прядку.
— Ты убедишься. Со временем.
— Жаль, я не могу понять, говоришь ли ты правду.
— Бера?
— Что?
— Дай в щеку поцелую? Медведь рычит, — хрипло признался он, и уголки губ задрожали, стирая непринужденную улыбку.
В черных зрачках затанцевал пламя. Они расширились, запульсировали, а черная радужка посветлела, словно от бешенства, меняя томный человеческий взгляд на животный и жадный.
— В щеку?
— В губы не прошу, а то опять убежишь, — усмехнулся он, но не весело, а медленно захрустев костяшками пальцев. — С тобой рядом всегда так. Когда уходишь — приходит зверь. Наказывать.
Тяжело вздохнув, я, наверное, впервые могла понять, о чем говорит мужчина.
Не будь моей рьяной медведицы, решившей, что власть надо мной в ее руках, я бы рассмеялась над напряженным бером, вильнула бы хвостом и была такова. Но стоило только вспомнить, как зверь может брать свое, так сердце под ребрами застучало чаще, требовательнее, приказывая немедленно унять эту муку, приносящую беру боль.
— А если я сама тебя поцелую, станет легче?
— Сама? — бер удивленно приподнял темные брови.
— Да. Только честно.
— Легче точно станет. Он злится, кусает, требуя, чтобы ты немедленно потеплела к нам и больше не убегала, его это злит, за что он с нами квитается.
— Хорошо, — прошептала, собирая крупицы уверенности. — Тогда наклонись, пожалуйста.
Мужчина склонил голову раньше, чем я договорила, и глубоко втянув воздух вокруг, закрыл глаза, поставив небритую щеку. Шагнув чуть ближе, ощутила уже знакомый мне аромат свежего луга, досчитала до трех и медленно, приподнявшись на носочки, потянулась губами к мужскому лицу.
Вард замурлыкал, вновь вибрируя так сильно, что стены могли задрожать. Черные ресницы подрагивали, кулаки сжимались и разжимались раз за разом, демонстрируя все беровское нетерпение, которое всегда бурлило в них колдовским варевом.
Едва губы коснулись щетинистого подбородка, как мне захотелось заурчать еще громче, чем Вард! Под кожей, прямо внутри, рассыпались колючие молнии, приклеивая меня к мужчине невиданной силой. Изнутри рвалась нежность, желавшая потереться о мужчину носом с закрытыми глазами и тоненько застонать.
С трудом сдержавшись, поняла, что губы съехали в сторону, прижимаясь к уголку чужой улыбки, а по венам уже течет расплавленный сироп, подкашивая ноги и заставляя трепетать полуопущенными ресницами.
Вард не двигался, но первое, что я увидела, справившись с собой, — огромные широко распахнутые глаза, смотрящие на меня с безграничным удивлением и пылающим огнем. Они практически слились, превращаясь в один огромный гипнотический взгляд, и я невольно выдохнула, обжигая воздухом мужские губы.
— Если бы твоя медведица проснулась, — прошептал он, кончиком языка собирая мой поцелуй с губ. — Если бы она узнала моего медведя, все было бы иначе, Ласка. Ты бы поняла, что это правильно, и не сомневалась бы.
— Но у меня нет зверя.
Отшатнувшись и вышагивая из ауры аромата, я ощутила, как покраснели щеки, выдав мое смущение и неуверенность с головой.
Одно дело думать о близости, и совсем другое — в ней участвовать. Особенно когда все твои внутренности, душа, разум хотят только одного, и крохотная блоха человечности, оставшейся в затуманенной инстинктами голове, продолжает больно и назойливо грызть, утверждая, что все это неправильно.
Неправильно влюбляться в первых встречных, неправильно терять голову, неправильно делать то, что взбредет в голову.
— Я верю, что это не так. Придет день — она поднимет голову, — успокаивающе ответил он, будто ощутив в моих словах грусть, и кивнул на дверь, предлагая продолжить путь.
Глава 9
По-зимнему теплый день рассыпал солнечным светом сверкающую крошку на новеньких, еще совсем пушистых сугробах. Под облаками летали беспокойные ласточки, чирикая то тут, то там, сетуя о конце лета, а молчаливые сосны-гиганты продолжали мирно стоять, слегка покачивая изумрудными кронами, повиновавшимися ветерку.
Прижимаясь грудью к спине Берда, несущегося вперед на всех парах, я внимательно вглядывалась в открывшийся пейзаж. Сейчас он выглядел иначе, живее, красочнее, чем всегда. Мне чудились ароматы, до этого прячущиеся где-то под коркой земли, виделись звери, раньше ускользавшие с глаз, а скорость… Она заполняла душу восторгом! Пробуждала дикое желание охоты, которое я могла выразить, лишь крепче впиваясь пальцами в медвежью шерсть.
Беры уносили меня все дальше от крепости, туда, где я еще никогда не была, с трудом вспоминая свой долгий путь с земель людей до медвежьего дома. Тогда я была слишком уставшей и голодной, чтобы замечать красоты беровского края, и сейчас видела их словно впервые.
Заснеженная земля подходила к концу, показав остроконечные горы, выросшие словно грибы после дождя, и разлитую зелень соснового леса у их подножья, будто пушистым платком обернувшую толстые шеи.
Беры без страха ринулись вперед, прибавив ходу, и уже через пару минут мы остановились у глубокой расселины в горной породе, которая ближе к земле ширилась, выпустив из себя сверкающую серебром глубокую, но узкую реку.
Спустившись с широкой спины, я дала себе волю, поторопившись рассмотреть это чудо природы, замечая переливающиеся спинки плавающей форели.
— Это река Ирингаль, — сбросив медвежью шкуру, сказал Берд, натягивая припасенные штаны. — Она берет свое начало еще в наших землях, и здесь, под этими горами, одно из ее течений.
— Красиво, — протянула я, присаживаясь на корточки и прямо с берега касаясь ледяной воды. — Никогда раньше здесь не была.
— Почему? Ты, конечно, не бер, но даже твой дядя мог легко отвести тебя сюда на прогулку.
— Не знаю. Наверное, я не просила, — ответила, пожав плечами. — Дядя не знает, как поведет себя природа с человеком, поэтому крепость я покидала редко и уходила совсем недалеко.
Беры задумались, раскладывая вещи. Харланд, будучи