― Что ты делаешь с собой? ― раздался его голос надо мной. ― Сядь.
Он помогает мне подняться с его коленей, и так мы сидим лицом к лицу, когда он говорит, что делать дальше:
― Подними свои руки, ― и когда я поднимаю их, он стягивает с меня свитер.
Кровавое пятно находится в верхней части моего затылка, и он продолжает нежно очищать кровь, затем он видит мои сумки и достает оттуда чистую футболку, и одевает на меня.
Глубоко вздыхая, он присаживается напротив меня, пока я остаюсь сидеть у кровати, немного крови осталось на костяшках его пальцев. Я наблюдаю, как он проводит рукой по своим густым волосам. Я подмечаю каждую деталь: как приподнимается и опадает его грудь при дыхании, как прядь волос беспорядочно падает на его лоб, черты лица, выражающие мучение, его темные ресницы, которые подчеркивают и украшают его зеленые глаза, так пристально следящие за мной.
Дрожащей рукой я тянусь и легко касаюсь его лица кончиками пальцев. Он не двигается и не отстраняется, когда я это делаю, хотя я уже и не думала, что когда—либо смогу сделать это снова. И затем я бормочу свои первые слова, мое беззвучное дыхание в считанные секунды становится хриплым:
― Я думала, что ты умер.
Его горло дергается, когда он тяжело сглатывает.
― Я знаю, что ты так думала, ― отвечает он напряженным голосом.
― Твой отец... ― Я начинаю говорить, пытаясь изо всех сил произнести слова. ― Он сказал мне...
― Это была ложь.
― Почему?
― Я не хотел, чтобы ты искала меня.
Правда ранит, словно острое лезвие. Но я заслуживаю каждую рану, что оно наносит мне.
― Кожа на твоей голове выглядит по—настоящему ужасно, ― подытоживает он. ― Почему? Почему ты делаешь это с собой?
Я тянусь рукой назад, чтобы прикоснуться к его дару, что он оставил мне на моей коже. Я чувствую себя смущенной, когда честно отвечаю ему, потому что больше не желаю скрывать себя настоящую от него.
― Возможно, я не желаю, чтобы это проходило?
― Это ужасно, Нина.
― Пожалуйста. Не нужно... не называй меня так.
Он склоняет голову, говоря:
― Я хочу причинить тебе боль.
Я знаю.
― Мои руки зудят от желания разорвать тебя на части. Я жажду этого, ― признается он мне, и затем он переводит свои глаза обратно на меня. В них стоит горькое и мрачное выражение, его зрачки чуть увеличены от яростного желания причинить боль.
― Я заслуживаю это.
― Да, заслуживаешь, ― соглашается он.
Подняв колени к груди, я обхватываю их руками.
― Зачем ты приехал?
― Мне нужно кое—что знать... ― он вновь опускает голову, и страдания в его голосе продолжают ломать меня. ― Ребенок...
Всхлип вырывается из моей груди.
― Он хоть был моим?
Последнее, что я хочу — это причинить еще больше боли Деклану. Я хочу солгать, сказать "да", сказать, что он был единственным, с кем я спала, убедить его в своей любви.
Но я не могу.
Я не хочу ранить его правдой, но я также не хочу успокоить его ложью.
― Мне нужно знать, ― настаивает он.
В его глазах стоят слезы, и я трусливо трясу головой.
Он делает шаг назад, расширяя расстояние между нами, и прислоняет голову к шкафу.
― Почему?
― Я бы хотела, чтобы он был твоим, ― говорю я и начинаю плакать из—за того, чего меня лишили.
― Значит, это был ребенок Беннетта?
― Не знаю.
Черты его лица искажаются в замешательстве.
― Что это значит?
Боже, я ненавидела это. Ненавидела то, что продолжала ранить его. Слезы бегут по моим щекам.
― Что ты имеешь в виду, говоря "не знаю"? ― давит он.
― Просто потому... потому что...
― Говори.
― Был кое—кто еще.
Мои слова разжигают в нем пламя. Его шея напрягается и краснеет от гнева. Поставив локти на колени, он зажимает свои волосы в кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Я знаю, что он сейчас взорвется.
― Это не то, о чем ты думаешь, Деклан, ― говорю я, пытаясь объяснить свои извращенные отношения с Пиком.
― Кроме меня и Беннетта, ты трахалась с кем—то еще?
― Да, но...
― Тогда правильно я все думал, ― шипит он.
― Нет. Все было не так. Просто... ― Боже, с чего, черт возьми, мне начать рассказ? ― Он был... это покажется тебе безумным, я знаю, но все не так.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
― Я, черт подери, ненавижу тебя.
― Я люблю тебя! Не Беннетта и не Пика. Тебя!
― Погоди, ― он замолкает, а затем продолжает: ― Это имя. Этот парень... я собирался увидеться с ним. Я нашел его имя в файле, который оставил твой муж.
― Да.
― Это все так сложно. Я не могу даже ясно мыслить.
― Пик мой брат, ― выдаю я.
― Что мать твою с тобой не так?
― Он не родной брат, ― проясняю я.
― Тот же самый парень, который избил тебя?
Я киваю.
― Ты хоть представляешь насколько ненормально все это? Насколько ты ненормальна? Трахалась с тремя мужиками?
Вытирая глаза, я пересаживаюсь на коленки.
― Прости. Я знаю, это звучит ужасно.
― Звучит? Нет, Нина. Это и есть ужасно. Тебе нужна серьезная помощь, ты ведь понимаешь это?
Я даже не пытаюсь исправить его, когда он называет меня Нина.
Он встает, разъяренно смотря на меня.
― Не могу поверить, что я влюбился в кого—то столь омерзительного, как ты.
― Все было не так, ― паникую я. ― Он не нравился мне в этом плане. У меня не было к нему чувств. Это было противоположно тому, о чем ты думаешь. Я использовала его, чтобы не чувствовать. Он был пагубным пристрастием. Вот чем бы секс с ним. Пагубным пристрастием, которое помогало мне не чувствовать.
― Не чувствовать, чего, Нина?
― Жизни, ― кричу я. ― Всего!
― Всего? Даже меня?
― Нет. Не тебя. Как только я поняла, что чувствую к тебе, я больше не прикасалась к нему. Я не могла, потому что я хотела касаться только тебя, и чтобы меня касался только ты. Но я уже была беременна, просто не знала этого.
Он торопливо ходит по комнате, разъяренный.
― Деклан, ты так много всего не знаешь. Так много я не рассказала тебе, потому что не могла.
― Ты могла, ты просто была слишком эгоистична.
― Ладно, да. Ты прав. Я была эгоистичной. Эгоистичной и напуганной. Но ты любил меня, верно?
― Я не знаю, кто ты, черт побери! Расскажи мне. Расскажи мне, кто ты, потому что я, черт побери, в замешательстве сейчас.
― Я не знаю, ― скулю я и затем встаю рядом с ним.
― Ты знаешь.
― Нет. Я хочу знать. Я пытаюсь.
― Что это вообще значит?
― Я не знаю!
Пройдясь по комнате еще несколькими быстрыми шагами, он, наконец, сдается и идет к двери.
― Я больше не могу выносить это дерьмо.
И затем он уходит, даже не беспокоясь, чтобы закрыть за собой дверь.
Из меня вырывается рыдание — громкое и мерзкое. Я не ожидаю от него, что он поймет или даже захочет понять. Я больна, я понимаю это. И понимаю, что он никогда не вернется ко мне, но от этого боль не становится меньше, особенно, когда он уходит от меня.
― Элизабет! ― кричит Айла настойчиво, когда врывается ко мне в комнату.
Я мгновенно беру себя в руки, сглатывая рыдания и вытирая лицо.
― Я в порядке. Прошу прощения за срыв, ― говорю я, слабо симулируя хладнокровие.
― Прекрати это! ― ругается она, когда берет меня за руку и тянет, чтобы сесть на кровати.
― Я в порядке. Правда.
И по жалостливому выражению ее лица, я знаю, это ни в малейшей степени ее не убедило.
― Что паренек МакКиннон делал здесь? Ты не упоминала, что знакома с ним, когда мы обсуждали его тем утром.
― Я сожалею, Айла, ― говорю я спокойно, когда мое дыхание выровнялось.
― Сожалеешь?
― Я знаю Деклана, просто не хотела, чтобы кто—либо знал об этом.
Ее большой палец поглаживает меня по руке, глядя на меня, и наконец, она говорит:
― Это он. Он твоя потерянная любовь. ― Она не спрашивает, только утверждает то, о чем догадалась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я киваю и извиняюсь еще раз, за то, что притворилась, что не знала, кем он был в тот день.