долгу.
Шарлотта накрыла мою руку своей.
– Ты хороший человек, Харпер, но ты ей ничего не должна. Она преступница. – Я резко отдернула руку, и она насупила брови, морщина между ними стала глубже. Единственное, что как-то выдавало ее возраст. – Ты же не думаешь, что она невиновна? – спросила Шарлотта и наконец подалась вперед, готовая разделить общую тайну. Лицо на миг брезгливо передернулось. – Вопрос технический, Харпер. Ее отпустили по ошибке.
Не такой уж и технический. Все следствие и суд с самого начала дурно пахли. Чейз не был отчетом, который случайно положили не в ту папку. Он был живым человеком, активным участником активного расследования, его следы в этом деле повсюду. Свидетельство тому – наша доска объявлений. Адвокат Руби утверждает, что о многом нам вообще не известно. Какие-то улики скрыли. А должны были предъявить.
– Мы этого не знаем, – возразила я. – Следствие провели так быстро, никто и глазом моргнуть не успел, помнишь?
Едва подозрение пало на Руби, костяшки домино посыпались одна за другой, потянули ее на дно с невероятной скоростью. Ее мимолетная улыбка украшала все новости. И фотоснимки с наших камер, якобы доказательство ее вины.
Шарлотта сложила руки на стойке – прямо-таки мамочка, которая наставляет своих детей.
– Слушай, давай-ка прикинем. Вспомним, как все было. Руби в ту ночь куда-то уходила? Да. Несколько камер ее засекли? Да. Как минимум она что-то знала, но не сказала ничего. Видели, как она бежит к озеру. Она солгала. Ты слышала, как в два часа ночи она прокралась в дом через заднюю дверь. Разве невинный человек так себя ведет?
Не ведет. Но пока Руби не арестовали, у меня не было ощущения, что это ее рук дело.
– У нее не было мотива, – сказала я, глядя через окно кухни прямо на дом Труэттов: занавесок нет, внутри ничего, абсолютная пустота. Именно это меня тогда донимало – где мотив? Получалось, что упечь человека за решетку можно, даже если у него нет злого умысла. Но я не могла с этим смириться, даже не спала по ночам. И была на ее стороне дольше, чем все остальные. Руби незачем было их убивать, и я продолжала верить в ее невиновность.
– Ты же знаешь, она у них воровала. У Брэндона и Фионы.
Я метнула на Шарлотту быстрый взгляд.
– Что? Ты это сказала полиции?
Когда Руби арестовали, поползли всякие слухи. Но этот до меня точно не дошел.
Она откинулась на табурете, в руке кружка.
– Конечно. Но на суде об этом не говорили. Потому что подтвердить это было некому. Но Чейз знал. Все они знали. Фиона говорила, что у нее пропали деньги.
– И она думала на Руби?
Фиона до последнего дня позволяла Руби выгуливать их собаку, доверяла ей ключи. Что-то тут не сходилось.
Шарлотта пожала плечами.
– Прямо никогда не обвиняла. Ты же знаешь Фиону, она была… – Она не стала продолжать, потому что слабые стороны покойников не обсуждают. Но я знала, что она имеет в виду. Отстраненная. Высокомерная. Мы ей не интересны. Шарлотта продолжала: – Я помню, как она однажды открыла сумочку, хотела мне заплатить, мы тогда скидывались, чтобы насытить кислородом наши участки, помнишь? Она глянула в сумочку, нахмурилась, я сразу поняла, что-то не так. Она явно сконфузилась, спросила у Брэндона, не брал ли он деньги из ее сумочки. Он сказал, что нет, и я видела, что ее это прямо подкосило. И она посмотрела на Руби – та как раз мыла ее машину, – Шарлотта поджала губы, и я сразу поняла, что именно она вспомнила. На Руби верх от бикини, обрезанные шорты, сложно не засмотреться.
– Это мог быть кто угодно, – не согласилась я. – Или Фиона что-то напутала. Руби в деньгах не нуждалась.
Ее называли аферисткой, но это неправда. Когда Айдан уехал, а ипотека осталась на мне, Руби исправно платила мне за аренду. Помогала в трудную минуту. Еще ее звали колдуньей, плутовкой. Мол, умеет получить то, что ей нужно. Но, между прочим, ее упекли на четырнадцать месяцев, и никто ей не поверил – что же она так плохо колдовала?
Тут мне вспомнилась пачка денег, припрятанная в ванной, немного влажная, в моей руке…
Шарлотта снова пожала плечами.
– Никто не говорит, что она нуждалась. Избалованный ребенок от скуки и не такое делает. Я про Руби всякое слышала, хоть и надеялась, что она повзрослела. Куда там! Она всегда знала, что ей все может сойти с рук, – послушать Шарлотту, на скуку можно списать что угодно. – Думаю, Труэтты знали, что это она. Возможно, прямо ей об этом сказали. Попросили вернуть ключи, и она поняла: надо что-то делать.
– Из-за этого их убивать? Перестань.
– А из-за чего, Харпер? – Она глубоко вздохнула и продолжила: – Пойми, когда такое выходит наружу… мы все здесь в одной лодке. Колледж. Школа. Работа. Любая мелочь ведет к серьезным последствиям.
На самом деле бывали случаи, когда мне казалось, что я что-то не туда положила. Когда в кошельке вдруг не хватало денег. Когда какое-то мое украшение лежало не там, где я его оставила. Я это списывала на суету, суматоху, свою забывчивость. А сейчас вдруг открылась другая картина: Руби шарит в моей коробочке с драгоценностями, перебирает деньги в моем кошельке, прикидывает, что ей может сойти с рук. Следит за моей реакцией просто так, ради забавы.
– Руби Фиону никогда не любила, – заметила Шарлотта негромко.
А Шарлотта, значит, ее любила? На самом деле, Фиону не любил никто. В безоблачный день мы закатывали на них глаза, осмелев оттого, что все мы заодно, что чувствуем одинаково. Нам казалось: мы живем как надо, живем правильно. А в пасмурный день Брэндон и Фиона олицетворяли нечто большее, таившее для нас угрозу: в том, как мы живем, есть что-то недостойное.
Потолок прямо над нами скрипнул, прорезав тишину. Кто-то ходил по мансарде, если, конечно, планировка наверху была такая же, как у меня. Мы обе подняли глаза.
Шарлотта глянула на часы.
– Самое время, – сказала она. И добавила, уже обращаясь ко мне: – Думаю, тебе пора идти, пока девочки не спустились. Не хочу, чтобы они нас слышали. Зачем их расстраивать?
Но из моей вчерашней беседы с Молли было ясно: Шарлотте удалось их расстроить без меня.
Я кивнула и пошла к выходу.
– Спасибо за кофе, Шарлотта.
– Будет тебе. – Она махнула рукой. – И вот что, Харпер, – я обернулась, уже взявшись за дверную ручку, – скажи ей, пусть уезжает.
– Скажу, – пообещала я.
Утро перетекало в день, ярко светило солнце, но