— Ну, положим, ППШ я разберу, — сам себе сказал Дядяяким. — Если голова забыла, так руки помнят. Разберем, если будет надо. А как же иначе?
— Никак, — ответил я. — Никак быть иначе не может.
И мы улыбнулись друг другу и каждый себе, потому что эти слова стали у нас чем-то вроде пароля.
И долго же, черт возьми, долгое время потом я не мог избавиться от видения этой улыбки, как и от мыслей о том: через какие испытания надо пройти, чтобы понять относительную ценность и сущность вещей, чтобы так в улыбке дарить себя людям.
Новый металл Ланц-Хида
4 апреля —25 лет со дня освобождения Венгрии от фашистских захватчиков
Человека тянет в те места, где он сражался, где пролилась кровь товарищей, остались их могилы...
Четверть века назад я попал в Будапешт с Советской Армией, принесшей венгерскому народу освобождение. С тех времен остались у меня потрепанные блокноты, где карандашные строчки, полустертые, кривые, наползают одна на другую, где многого я теперь не могу разобрать: торопился, записывал сокращенно.
Но стоит открыть старый блокнот, и прежние картины предстают передо мной, как в те дни, когда я впервые увидел Будапешт, и гору Геллерт, и взорванные мосты.
И вот четверть века спустя я вновь в Будапеште, брожу по изменившимся, но знакомым мне улицам, пытаюсь найти по старым адресам знакомых. Так я вышел к набережной Дуная.
Река рассекает Будапешт надвое. На высоком западном берегу — древний крепостной район Буда, а на восточном, низменном,—более молодой Пешт. Когда наши войска в феврале 1945 года, завершив окружение будапештской группировки гитлеровцев, уходили дальше на запад, в Пеште уже налаживалась мирная жизнь, а в Буде все еще продолжались упорные бои.
Фашисты засели в старой крепости за каменными стенами, в глубоких подземельях Королевского замка, в пещерных ходах под горами и холмами Буды и сопротивлялись с ожесточенностью смертников. Сражение затянулось еще и потому, что мы щадили город.
В те дни начальник германского генерального штаба Гудериан заверил Гитлера, что освободит окруженный фашистский гарнизон Будапешта или ляжет костьми под его стенами. Он собрал сотни танков в бронированные «кулаки» и от озера Балатон стал пробиваться к Будапешту.
Тут я хочу процитировать одну из записей в старом блокноте:
«Это случилось возле маленькой железнодорожной станции между Балатоном и озером Веленце. Двадцать восемь советских воинов оказались отрезанными от своей части. Им удалось выбить гитлеровцев из двухэтажного каменного дома, и пять дней и пять ночей они сражались с превосходящими силами противника. Враги выпустили по дому более ста снарядов. Они обстреливали дом из танков, бронетранспортеров и пулеметов. Через рупор они кричали: «Ваше положение безнадежно, прекратите сопротивление!» В ответ в окне второго этажа дома появлялся красный флаг.
То днем, то в сумерках, то ночью при свете пожара — всего сорок раз! — гитлеровцы бросались в яростные атаки. Несколько раз они даже проникали в самый дом. Гвардейцы стойко держались.
На шестые сутки подошли наши. В темную ночь гвардейцы, неся на плащ-палатках раненых товарищей, вылезли из дома через проломы в стенах и ползком, обойдя немецкие танки, вышли к своим».
В блокнот вложена поблекшая страница красноармейской газеты «Красное знамя». Она сохранила имена некоторых героев. Это старший сержант Стариков, старшина Николай Онопа, старший сержант Филипп Столбов, пулеметчик Иван Авдеев, рядовые В. Сорока, Гаврил Шикалов, Иван Чимирис, Бутковский, Снорик, Горбачев, Максим Могилевич, Тихон Лебеденко, Владимир Раскопанский, Николай Евстратов.
Память не спеша перебирает эпизоды и картины тех дней. А перед глазами — искрящийся огнями, сверкающий зеркальными стеклами витрин, шумный, улыбающийся, живой Будапешт дней сегодняшних, прекрасный город, один из красивейших в Европе. Семь чудесных, заново воссозданных мостов перекинуты над Дунаем. А выше, над всем городом, на горе Геллерт вознесся памятник Победы в честь советских воинов.
Я ищу в Будапеште человека, с которым познакомился в те дни и вот при каких обстоятельствах.
Фашисты заминировали мосты через Дунай задолго до нашего наступления. По их расчетам, наши войска должны были появиться со стороны Пешта. Пешт — город равнинный, с прямыми широкими проспектами, защищать его труднее, чем Буду с ее улицами, карабкающимися вверх и повторяющими все капризы гористого рельефа. В Буду гитлеровцы предполагали стянуть свои части для того, чтобы задержать наступление советских войск, а потом уйти на запад и соединиться с перегруппировавшейся армией. И Дунай должен был стать естественной преградой на нашем пути.
Но часть наших войск зашла с запада и окружила Буду, в то время как другая освобождала Пешт. С севера и юга по прибрежным улицам ворвались мы в Буду.
И в тот момент, когда из-за поворота мелькнул перед нами Дунай и ровная перспектива Пешта на том берегу, к которому вел широкий мост, подвешенный на цепях, раздался взрыв, и средняя часть моста тяжело осела в воду. Фашисты взорвали первый и, может быть, самый красивый из будапештских мостов Ланц-хид — Цепной мост.
Теперь, когда наши войска были на обоих берегах Дуная, этот взрыв был бессмыслен, как бессмысленно было и сопротивление фашистского гарнизона, как бессмысленна была злоба, с которой гитлеровцы перед отступлением уничтожали дома и расстреливали население.
— Товарищ майор, — обратился ко мне водитель. — Гляньте-ка, кто это там в подворотне?
В подворотне лежал на снегу человек. Попытался подняться, приподнялся на руках и вновь рухнул на снег. Я подбежал к лежащему, склонился над ним и увидел, что это женщина.. Из-под зеленого шарфа, повязанного на манер тюрбана, выбивался клок седых волос. Я разжал ей рот и влил немного спирту из своей фляги. Она открыла глаза, слабо вскрикнула, инстинктивно пытаясь прикрыться рукой, но тут же успокоенно произнесла: «Орос! Русский!» — и отняла руку от лица. Когда грохот затих, она заговорила. Я не понимал ее, но чувствовал в словах женщины страдание, боль. И в эту минуту кто-то коснулся моего плеча. Я поднял голову. Передо мной стоял мужчина лет сорока.
— Ви мени простиче, — он старательно выговаривал русские слова и застенчиво улыбался. — Здравствуйте, пожалуйства. Вам нужен переводчик. Я, могу, пожалуйства. Мой отец был в России, и я немножко знаю русски, пожалуйства.
Так мы познакомились. Аладар Тот работал на машиностроительном заводе «Маваг» токарем. (Завод этот американцы поспешили разбомбить, и по его цехам бродили лишь одичавшие кошки.) Отец Аладаса, тоже токарь, еще в первую мировую войну попал в плен к русским. Из лагеря военнопленных под Самаркандом он ушел бойцом в интернациональный отряд Красной Армии, сражался против белогвардейцев и басмачей. В Венгрию пробрался через Германию и Австрию уже после подавления венгерской революции. На родине тут же попал на каторгу. Выжил. Навсегда осталась в нем любовь к Советской России, не забыл он русский язык и детей научил. Месяц назад, сказал мне Аладар, его убили нилаши — венгерские фашисты из банд Салаши. Гитлер привел Салаши к власти уже в последние месяцы перед разгромом фашистов в Венгрии. В его «армию» собрался уголовный сброд и махровые фашисты из салашистской партии «Скрещенные стрелы». Этот гитлеровский прихвостень объявил тотальную мобилизацию. Отец идти в армию Салаши отказался. Его арестовали, отвели в нилашистский штаб и там убили. Аладара тоже хотели мобилизовать. Но ему удалось скрыться. Несколько месяцев он прятался — и вот дождался русских.
Все это Аладар рассказал мне позже, когда мы шли с ним по улицам города. А сейчас он переводил невероятный, страшный рассказ женщины в зеленом шарфе.
— Вы мне не поверите, в это трудно поверить. Но они убивали меня три раза... Пожалуйста, не смотрите на меня так внимательно. Я сама боюсь взглянуть в зеркало. Не пойму, как я осталась жива.
Это началось в ноябре. Уже слышалась пушечная канонада. Русские приближались. Фашисты выгнали все население, даже детей и стариков, рыть окопы. Нас заставили работать в липкой грязи Дьялпуста. Мы с мужем решили бежать, но далеко уйти не успели, нас арестовали и заперли в одном из подвалов на Добутца. Там уже было много народу.
На вторую ночь рождества нам с мужем, как и многим другим, связали руки и повели к Ланц-хиду. Когда мы были уже на середине моста, я почувствовала удар по голове.
Опомнилась в ледяной воде Дуная. Уже почти задыхалась, намокшая одежда тянула ко дну. Напрягая силы, я плыла, плыла к берегу, к Пешту.
Выбралась из воды. Легла на снег. Холода совершенно не ощущаю. Тело страшно ноет, хочется спать, спать. Ничего не соображала, даже не поняла, чего хотят от меня полицейские и почему я оказалась в бункере... Из подвала каждый день вызывали по пять-шесть человек и тут же во дворе убивали.