а почуяв слабину, отпустил, и вот уже порванная футболка летит вниз, а он расстёгивает лифчик и кусает прямо в грудь, чуть сбоку от соска.
От острой, кипящей как шоколад на водяной бане, боли, я отвлекаюсь, погружаясь в себя и запуская руки в нежный шёлк его волос. Мы медленно опускаемся вниз, прямо на пыльный пол, от которого несёт холодом старого дерева. Касаясь наших разгорячённых тел, колышутся невесомые шторы, снаружи бушует ветер, бросая в комнату пригоршни дождя.
Ян не отрывается от меня, погружая мои мысли в пучину соблазна. Я забудусь этой длинной, но такой сладкой ночью, смывая туман прошедших месяцев, и открывая себя для чего-то нового.
Дешёвая ткань джинсов разлетается под его длинными пальцами, и он бесстыдно раздвигает мои ноги, отрываясь от груди, чтобы чарующей улыбкой победителя глянуть в мои мутные от наслаждения и вернувшегося голода глаза.
— Оставь глупости человечности, девочка моя. Я поведу тебя по дороге вечности, и ты увидишь, как далеко можно зайти, если желать чего-то бо́льшего.
В ответ я оттолкнула его от себя с такой силой, что он рухнул на спину и, не успев собраться, оказался пригвождён к полу, а я склонилась над ним, раздвигая полы халата, срывая шёлковый пояс и добираясь до обнажённой груди. Спустившись ниже, я сделала глубокий вдох и впилась в мягкую плоть.
Глава 9. Полевые цветы
В помещении заброшенного театра холодно до дрожи в коленях, но воздух всё равно затхлый, мерзкий на вкус. Здесь всё наполнено тихим шёпотом, движениями в полумраке, свистом и прикосновениями прижатых друг к другу тел. Сквозят заколоченные окна, сквозь доски пробивается заунывная мелодия ветра, и хочется закрыться в кокон, свернуться калачиком и дышать через раз.
Только музыка оставляет нас на местах. Только она удерживает внимание от сосущего под ложечкой голода, что врывается в мысли с каждым особенно сильным тактом. Только чудесная мелодия вдохновляет и заставляет биться наши сердца в унисон, предвосхищая застарелые склоки и обиды.
Скрипач, взобравшись на сцене на старые деревянные поддоны и коробки, виртуозно водил смычком по струнам, возвышаясь над залом, как волшебная птица, расправившая музыкальные крылья, отдающая всю себя музыке. Тревожной, забитой надрывными нотами и печальными переливами, мелодии.
Он не стремился поразить нас особым ритмом, не жаждал покорить, как когда-то покорил приёмную комиссию консерватории, мастерством такта и силой своего таланта, нет, он одаривал нас своими хрустальными слезами, печалью, рвущейся из воспоминаний о прошлом, которого не было и никогда не будет.
Кеша мог стать блистательным музыкантом, с триумфом подняться на пьедестал симфонического оркестра и войти в историю как первая скрипка, как новый Моцарт, Бетховен или Шопен. Он мог стать великим. А вместо этого Шестиугольник распял его на дыбе, срезал клановую татуировку с шеи, бросив подыхать в сточную канаву.
Всё за нарушение Вуали. За саму мысль, надежду выйти из тени и показаться людям. Он мечтал творить и дарить свою музыку, а вместо этого оказался нищим и голодным. Его приютила стая диких, научила как убивать и питаться падшей плотью. Ожесточилось прекрасное сердце, но даже жестокость не смогла отнять у него музыку.
Но отняла душу. Как и у всех, кто его слушал.
Мелодия смолкла на самой верхней, надрывной ноте и пустой зал погрузился в напряжённую тишину. Заворочались дикие, недовольно свистя и хрипя, пробуждаясь от спячки. Что-то сбило их музыканта, его потревожили извне.
Раздался громкий, детский плач. Ребёнок, сидящий на цепи, почувствовал перемену и завопил, кусая маленькими клыками нижнюю губу. Дети в этом гнезде часто гибли от голода, а ещё чаще сбегали, чем подставляли семью, вот и сажали их на цепь, игнорируя острую потребность в пище. Что поделать — выживают самые стойкие.
Но не в этот раз.
Грохнули выстрелы, пробивая стёкла вместе с деревянными заслонами, в помещение полетели гранаты, начинённые едким, опасным дымом. Поднялась паника: вампиры бросились кто куда — их часовые мертвы, вожак удрал первым, а значит каждый сам за себя.
Меня приняли в стаю только потому, что я привела их в заброшенный театр, ставший домом для диких на целый спокойный месяц. Им было невдомёк, что здание подобрал Ян, заранее спланировав и мой путь отхода, и само нападение охотников, работающих на соррентийский клан.
Из-за дыма я почти ослепла, видя только то, что происходило на сцене, а вот путь к оркестровой яме потерялся, и приходилось двигаться наощупь. Краем глаза вижу, с какой ожесточённостью скрипач дерётся с превосходящими силами стражи, хотя в руках у него только смычок и драгоценная скрипка. Именно она и погубила несчастного паренька: оберегая инструмент, он пропустил атаку сзади, и черноволосая девица с неестественно длинной челюстью проткнула его ножом, а её татуированный напарник отрубил вампиру голову.
Сердце пропустило удар, и я почти забыла, куда пыталась доползти. Этого просто не может быть, так что, наверное, я ошиблась. Здесь темно, холодно и очень громко.
Я не успела запутаться в собственных мыслях, как меня атаковали. Закрутившись волчком, от боли в плече, я дёрнулась в сторону, выхватывая из дыма попавшую под руку вампиршу и бросая в напавших на меня охотников. Что сказать, симпатии к сотоваркам я не испытывала, так что резво устремилась вперёд, перелетая через театральные кресла, стараясь не свалиться, когда они рушились подо мной, и пытаясь хоть что-то разглядеть в дымной тьме, от которой так сильно резало во рту.
Что-то больно чиркнуло по другому плечу, и я уклонилась, переворачиваясь в воздухе, как акробатка, а потом и вовсе рухнула на пол, ползком добираясь до ямы, в которую неграциозно свалилась, при этом приземляясь на все четыре лапы. Сверху с раскатистым грохотом обвалилась то ли крыша, то ли люстра, то ли ещё что-то, в ответ зазвучали пронзительные голоса, и я будто не внизу находилась, а всё ещё там, прямо в гнезде, среди дезориентированных вампиров, отчаянно пытающихся вырваться из круговой атаки охотников.
Они куражились. Вампиры-охотники и дубрава вместе с ними. Им нравилось играть с напуганными дикарями. Отчасти, я понимала почему. Пробыв в гнезде месяц, я сама была готова истребить паскуд за всё то, что они творили. Став дампиром, я не утратила границы морали. Просто передвинула их.
Продолжая копошиться во тьме, наощупь отыскала нужное углубление. Резко крякнула фанерная доска, отклоняясь назад и показывая спрятанный лаз. Нырнув туда рыбкой, аккуратно приделала дощечку обратно. А потом поползла вниз, боками стараясь не задеть торчащие углы арматуры, и не думая, в какую гадость только что влезла рукой.