своей дочери и зятю. Так вот, у него во дворе росло гранатовое дерево, которое почему-то приносило очень вкусные плоды – вкуснее наших.
– У вас растет гранат?
– Да, конечно. Во дворе. Я тебе как-нибудь покажу.
– Как?
– Что значит «как»? Это мой дом… А, понял, что ты имеешь в виду. Я велю женщинам спрятаться, когда ты зайдешь. Ты славный парень, – вдруг сказал отец Рашида. – Скажи, чем ты занимаешься?
– Чем я занимаюсь?
– Да.
– Особо ничем.
– Это нехорошо.
– Да, мой отец тоже так считает, – кивнул Ман.
– Он прав. Он прав. Молодые люди в наши дни почему-то отказываются работать. Либо учатся, либо в потолок плюют.
– Ну, у меня есть магазин тканей в Варанаси.
– Тогда почему ты здесь? Надо деньги зарабатывать, а не прохлаждаться.
– Мне лучше уехать? – спросил Ман.
– Нет-нет… Что ты, мы тебе рады, – ответил отец Рашида. – Мы очень рады такому гостю! Хотя время ты выбрал жаркое и тоскливое. Приезжай к нам как-нибудь на Бакр-Ид[35] – увидишь деревню во всей красе. Да-да, непременно приезжай… Так о чем это я? Ах да, гранаты. Старик тот был добрый, веселый, и они с Мехер быстро спелись. Она знала, что всегда может поживиться чем-нибудь вкусненьким у него дома, и заставляла меня к нему ходить. Помню, в первый раз он угостил ее гранатом. Он был еще неспелый, но мы его почистили, и она съела аж шесть или семь ложек за раз, а остальное мы приберегли на завтрак.
Мимо прошел пожилой имам местной мечети.
– Заглянете к нам завтра вечером, имам-сахиб? – озабоченно спросил его отец Рашида.
– Да, завтра в это же время. После молитвы, – с мягкой укоризной в голосе отвечал имам.
– Интересно, куда запропастился Рашид, – сказал Ман, поглядев на свое незаконченное задание. – Должен был уже прийти.
– Да ясное дело куда – опять обходит деревню! – с неожиданной злобой и яростью в голосе воскликнул отец Рашида. – Взял привычку – якшаться со всяким отребьем. Ему следует быть разборчивее. Скажи-ка, он брал тебя с собой к нашему патвари?
Ман был так потрясен его злобным тоном, что даже не услышал вопроса.
– Патвари! К деревенскому патвари вы вместе ходили? – В голосе отца Рашида зазвенел металл.
– Нет, – удивленно ответил Ман. – А что случилось?
– Ничего. – Отец Рашида умолк, а потом попросил: – Только не говори ему, что я тебя спрашивал.
– Как скажете. – Ман по-прежнему был озадачен.
– Ладно, я тебе и так помешал заниматься. Больше не буду приставать, учись.
И он пошел в дом с Мехер на руках, хмурясь в свете фонаря.
10.20
Обеспокоенный Ман поставил фонарь поближе и попытался вернуться к чтению и переписыванию заданных Рашидом слов, но отец Рашида вскоре опять вышел на улицу, на сей раз без Мехер.
– Что такое гигги? – спросил он.
– Гигги?
– Так ты не знаешь, что такое гигги?.. – с нескрываемым разочарованием сказал отец Рашида.
– Нет. А что это?
– Да я сам не знаю!
Ман недоуменно уставился на собеседника:
– А почему спрашиваете?
– Да просто мне нужен гигги – прямо сейчас.
– Вам нужен гигги, но вы не знаете, что это такое? – изумился Ман.
– Ну да. Мехер попросила. Проснулась и говорит: «Дада, я хочу гигги. Дай гигги!» И теперь она плачет, а я даже не знаю, что такое гигги и где его взять. Придется ждать Рашида. Может, он знает. Ну вот, опять я тебя отвлек, прости.
– Ничего страшного, – заверил его Ман.
Он был даже рад этой возможности отдохнуть от тяжелого умственного труда. Поломав голову над тем, что такое гигги – какая-нибудь еда, игрушка или то, на чем скачут? – он вновь нехотя взялся за перо.
Через минуту его отвлек Бабá: он вернулся из мечети, увидел во дворе одинокого Мана и подошел поздороваться. Откашлявшись и сплюнув на землю, он спросил:
– Зачем такой молодой парень портит зрение над учебниками?
– Да вот, учусь читать и писать на урду.
– Знаю, знаю. Помню твои каракули: син, шин… син, шин… На кой тебе это? – спросил Бабá и вновь откашлялся.
– На кой?
– Да. Зачем тебе урду – помимо непристойных стишков?
– Ну, раз уж я что-то начал, надо довести дело до конца, – ответил Ман.
Это изречение понравилось Бабé. Он одобрительно хмыкнул и добавил:
– Еще выучи арабский, очень хороший язык. Сможешь читать Писание в оригинале. Глядишь, и кафиром быть перестанешь.
– Думаете? – весело спросил Ман.
– Ну да, почти не сомневаюсь. Тебя ведь не оскорбляют мои слова?
Ман улыбнулся.
– Есть у меня друг хороший, тхакур[36], живет в деревне неподалеку, – предался воспоминаниям Бабá. – Летом сорок седьмого, незадолго до Раздела, на дороге к Салимпуру собрался народ. Они хотели напасть на его деревню из-за нас, мусульман. И на Сагал тоже. Я отправил срочное послание своему другу. Он созвал людей, они взяли латхи, ружья, вышли на дорогу и заявили той толпе, что сперва им придется разобраться с ними. Молодцы ребята. Если б не они, я умер бы в той драке. Достойная смерть, но все же смерть, да.
Ману вдруг пришло в голову, что он теперь – универсальное доверенное лицо.
– Рашид говорил, вы в свое время наводили ужас на весь техсил, – сказал он Бабé.
Бабá одобрительно закивал и с жаром ответил:
– Я всегда был строг. Даже вот его, – он ткнул пальцем на крышу, – однажды выставил голого на улицу, когда он отказался учиться. Семь лет ему было.
Ман попытался вообразить, каким был отец Рашида в детстве, с букварем в руках вместо кисета для пана. Баба́ тем временем продолжал:
– При англичанах все было честно. Власть была жесткая. А как иначе управлять народом? Нынче как: стоит полиции поймать преступника, какой-нибудь министр, или депутат, или ЧЗС говорит: «Это мой друг, отпустите его!» – и его отпускают.
– Да уж, скверно, – кивнул Ман.
– Если раньше полицейские иногда брали маленькие взятки, то теперь берут большие и не краснеют, – сказал Бабá. – А скоро начнут брать огромные. Им закон не писан. Эдак они весь мир развалят, а страну продадут. Теперь вот задумали отобрать у нас земли, политые потом и кровью наших прадедов. Да я им ни единой бигхи[37] не отдам, пусть так и знают!
– Но если закон примут… – начал было Ман, вспомнив про отца.
– Слушай, ты ведь умный законопослушный парень, не пьешь, не куришь, наши обычаи уважаешь. Вот скажи мне: если б приняли закон, что отныне молиться надо не на Мекку, а на Калькутту, ты послушался бы?
Ман помотал головой, изо всех сил сдерживая улыбку. Насмешил его и сам закон,