Читать интересную книгу Категория трудности - Владимир Шатаев

За исключением Виталия Михайловича, который по причине возраста в восхождениях не участвовал, мы все неплохо прошли свои маршруты. Валя Гракович шел в связке с американцем. Двигались в среднем темпе, особо не торопились, памятуя об особой ответственности, которая ложится на спортсмена за рубежом: не ударить в грязь лицом. Пускай помедленней, но чтобы без срывов — не только в прямом, но и в переносном смысле.

Однако... спускаемся вниз и вдруг узнаем: оказывается, мы провели свои восхождения в неслыханном темпе, в невиданно короткие сроки! Выяснилось, что, скажем, маршрут, на который отводится обычно не менее пяти с половиной часов, пройден нами за три с половиной!

ГЛАВА XI. ЧУЖОЙ КРЮК

По окну ползает пчела. Взлетает, бьется о стекло, снова ползет, срывается и опять... Она ищет выход. А в пяти сантиметрах над ней раскрытая настежь форточка. Глупая пчела — отмечает наш глаз. Именно глаз — разум не откликается на подобные пустяки.

Нет, поведение пчелы ничуть не глупее поведения человека в таких обстоятельствах. Она в том положении, когда «за деревьями леса не видно». Она в положении подвешенного на скале альпиниста, которому бескрайний камень горою не видится.

Камень... камень... камень... Нет конца и края этой шершавой тверди. Нет, потому что глаза в тридцати-сорока сантиметрах от гигантской стены, по которой ползешь, как пчела по стеклу. И ожидание выхода на полку или в какой-нибудь кулуар не снимает до конца тревожного чувства бескрайности этого опасного пути. Разум знает — сердце не верит... Над головой и чуть левее зацепка. Она кажется прочной... А вдруг отвалится?! Вторая точка опоры под левой ногой. Именно точка. Множеством геометрических точек этот уступ в виде двухсантиметровой скальной заусеницы можно назвать только от глубокой иронии к самому себе. Ладно, при большом оптимизме можно уверовать, что благополучно пройдешь эти полтора метра. А дальше что? А дальше все та же степень риска — чуть больше, чуть меньше А потом опять... И снова... И еще раз опять... Я думаю об этом. И тогда меня начинает стегать мерзким потным страхом теория вероятностей — шансы на срыв всенепременны, весь вопрос, сколько их и из какого числа: из десяти, из ста?..

Как они пробились, через какой лаз проникли мне в голову, эти парализующие, едкие мысли?! Мне сейчас кажется, что по-другому быть не может и никогда не было — они неизбежны в таком положении. Но ведь я точно знаю: ничего подобного не было на тех сотнях маршрутов, пройденных мною за далеко не короткую восходительскую жизнь. Я проходил стены весело, с интересом, глядя лишь вверх и думая лишь о том, что любопытного ждет меня там, высоко над головой. Могло ли быть по-иному? И разве не устал бы я от альпинизма, если б каждый подъем проходил столь мучительно?!

Метры все же уходят вниз вместе с душевными силами, вместе с моим весом. Сейчас над головой футов двадцать зализанной, черствой стены. (Здесь считают на футы, и мне теперь это кажется правильным. Еще лучше считать бы на пяди — слишком тяжко дается мне каждый шаг.) Ее можно траверсировать вправо. Есть за что зацепиться рукой, неплохой выступ для ноги. А дальше трещина, в которую можно заклинить кулак, использовать его как искусственную точку опоры и, подтянувшись, выйти на полку.

Я уже запустил пальцы в скальную выбоину, когда в полуметре над собой заметил свежевбитый крюк. Опробовал и убедился — сидит прочно. Крюк отмыкал лобовой путь. А он намного короче и надежней. Я подумал: если этот крюк не коварство судьбы, то в нем ее искренняя помощь, и уж хотел было прощелкнуть на него карабин. Однако...

Сперва возник голос самолюбия. Оно вздыбилось сходу, как второй конец палки, на которую наступили. То самолюбие, что больше всего и движет душой альпиниста. Оно взбунтовалось, поскольку не успело еще подладиться под новые и пока непонятные ему проявления моей психики. Забыв обо всем, я решил пройти стену свободным лазанием.

Я ухватился за верхнюю зацепку, поднял ногу, чтобы шагнуть, на уступ, но... ничего не вышло. ЭТО вновь надвинулось на меня. ЭТО заставляет меня смотреть вниз. А там уйма маленьких человечков, многие из которых держат подзорные трубы, бинокли, чтобы подробней меня разглядывать. Нас разделяет метров пятьсот. Около двух троллейбусных остановок. Когда я сорвусь, то пролечу в свободном падении две троллейбусные остановки! Упаду на острые камни и буду выглядеть так, словно по мне колотили кулинарным молотком.

Я смотрел вниз! Делал то, чего научился не делать еще в начале своей альпинистской жизни. Смотрел глазами непривычного к высоте человека. У бывалого альпиниста взгляд вниз предназначен для деловой оценки, не более того. Он не вызывает каких-либо мрачных ассоциаций, не будит гнетущего, чреватого паникой воображения. Восходитель не примеряет себя к высоте — он от нее независим. Что с моими глазами? Они безвольны, против моего желания опускаются вниз, резко падают, как у куклы, переведенной в горизонталь. Они велики, глаза моего страха! Но, к счастью... Ни один орган не способен так быстро перестроиться, как глаза. Они перестроились, обрели свои прежние размеры — присмотрелись к двум троллейбусным остановкам по вертикали, воспринимают их сейчас более отчужденно, равнодушно. Теперь взгляд на трещину, куда намерен вставить кулак, чтобы подтянуться. И снова сомнение... с неизменным здесь спутником — страхом. Надежна ли трещина? Вдруг раскрошится камень, выскочит кулак? Но и этот страх меркнет в сравнении с паникой, которая меня охватывает оттого, что вижу, как рушится, крошится, осыпается мой опыт, как распадаются проходные восходительские понятия, аксиомы. Я впадаю в альпинистское младенчество, теряю способность оценивать простейшие вещи. Смотрю на трещину, оценка которой заслуживает лишь беглого взгляда, и сомневаюсь, как новичок. Это равносильно сомнению в обжигающем свойстве огня, охлаждающем действии льда. Что со мной происходит?! Странная аномальная потребность анализировать и убеждаться в правильности основополагающих, опорных понятий, заново открывать, что стул для того, чтобы на нем сидеть. Откуда она взялась, эта чертова амнезия, эта потеря альпинистской памяти?!

Меня преследует чувство, будто что-то должно случиться... со мной или хуже того — по моей вине. И каждый раз наплывает картина: перед глазами тела на белоснежном скате пика Ленина... В ней, кажется, истоки моей болезни.

Все это мелькает в секунды. Но чудится, будто нерешительность моя тянется часы, видна и понятна всем — партнерам и даже публике, следящей за мной сквозь оптику. Пора наконец сделать выбор. Я говорю себе: сомнение в моем деле, как и деле канатоходца, больше, чем что-либо, имеет роковые последствия, его можно смело маркировать черепом с двумя костями. Я должен преодолеть себя. Поблажка себе — это поблажка страxy. Это хворост в огонь. Дальше может быть только выбор: или конец альпинизму, или конец собственной жизни — рано или поздно, в некий злосчастный момент страх уведет меня в пропасть в самом физическом смысле этого слова.

Я решился. Я изготовился. И в тот же момент поднялась во мне от самого живота, буйно воспряло упругое чувство — злобный протест: на черта мне сдалось это приключение, кому и ради чего нужен этот дурацкий риск, тем более здесь, в чужой стране, где лежит на мне повышенная ответственность?! О чем я думаю? Вот крюк, который открывает прямой и короткий путь, за который можно с гарантией зацепить свою жизнь! Я использовал крюк, быстро прошел стенку и оказался на маленькой площадке. Обеспечив страховку, принял сюда Непомнящего и Виснера. До высшей точки маршрута оставалось немного, и мы легко одолели этот участок.

Наверху я заметил, что Фриц Виснер чем-то недоволен. Нет, он не сердился, даже напротив: опускал глаза и был явно смущен. Смущен, видимо, тем, что не знал, как деликатнее выразить свое замечание. Наконец, преодолев себя, он сказал:

— Извини, Володя, у нас это не принято.

— Что не принято?

— Пользоваться чужими крючьями. Я говорю не о тех, что попались внизу. Эти — стационарные. Они — принадлежность маршрута, ими пользуются все, без них нельзя обойтись. Речь о последнем — его забила шедшая перед нами связка.

— А что с ним будет, с крюком?! — обиженно ответил за меня Непомнящий. — Что, мы его погнули, сломали?! В конце концов, мы готовы отдать за него десяток. — Толя немного слукавил. Он прекрасно понимал, что Виснер имеет в виду другое.

— Ну что ты! Крюка не жалко.

— Ясно. Дело в принципе: священное право собственности!

— Собственность здесь ни при чем. Это вопрос этики...

— Понятно, Фриц, — перебил я его. — Ты хочешь сказать, что чужой крюк — это чужое достижение.

— Да, да! Именно это. Нас вправе упрекнуть в несамостоятельном восхождении. Мы, по сути дела, воспользовались чужой помощью. Кстати, крюки на этих маршрутах вообще нежелательны. Здесь ценят, когда их проходят свободным лазанием.