– Олег там… неудобно…
Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.
– Все советуешься… У самого смелости не хватает? Или еще чего? Я тебе правду говорила – у тебя будет все. Любые возможности жить как хочешь. Деньги, книги, путешествия, почти вечная молодость, возможность влиять на судьбы людей и народов… Ты же всегда этого хотел, я помню. Так твои мечты – только жалкая тень того, что я тебе могу дать…
– Все-таки придется говорить сейчас. Я хотел утром. Слова, сказанные ночью, это, знаешь… – он махнул рукой. – Ну, слушай… Лично тебе я верю. Знаю тебя и в твоей честности не сомневаюсь. Но вот тем, кто тебя послал… Почему они не обратились к нам по-хорошему, в открытую? Значит, им есть для чего прятаться? Что это за мировые линии, куда они идут и как пересекаются – дело темное. Не для слабых умов. Может, их действительно надо разводить, сводить, менять историю и прочее? Допускаю, но согласиться не могу. У нас так не делается. Втемную – в преферанс играть можно. Со своим ходом и семью взятками на руках. А быть слепым агентом незнамо у кого, играть под суфлера, не читавши пьесы… Нет.
Она поразилась твердости его тона. Пыталась его убедить, концентрируя все свои способности, но все оказалось бесполезным.
– Пойми, Ира, пусть ты во все веришь и считаешь, что так и надо. В конце концов, это твоя работа. Но я вам помогать не могу. У Земли свой путь. И – наши принципы. Если даже мой отказ ничего не изменит, если ты найдешь себе более покладистых, доверчивых или просто взыскующих благ помощников, для меня важно, что я в этом не участвовал… Я не считаю себя вправе решать за человечество, если даже поверю, что ему от моих действий лучше. А кроме того, я думаю, твоя работа вообще бессмысленна. История, мне кажется, настолько упругая штука, что силой с ней ничего не сделаешь. Сколько уже примеров было, даже в наши времена. И в ту, и в другую сторону. Баварская республика, Венгрия в девятнадцатом году, фашистские эксперименты. Чили, Португалия, Китай, волюнтаризм всякий… И все возвращалось на круги своя. В русло главной исторической последовательности. Да ты же сама истмат учила. Это, может, сейчас у вас там иначе считают, да и то, если в архивах покопаться, что-то похожее найти можно. У вас какой там способ производства?
Она с недоумением поняла, что не знает, как ответить. И сказала совсем другое:
– Но, может быть, те примеры и есть итог воздействия в нужном направлении, а иначе…
– Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
– Возьми другие примеры, – не хотела сдаваться Ирина. – Вот если бы князь Владимир силой ввел другую религию, не православие, как бы сейчас выглядела наша история?
С острой радостью он отметил эту ее оговорку: наша.
Но промолчал. Сказал другое:
– Хороший пример. Но и здесь можно возразить. Он и выбрал именно православие, потому что другая религия просто не накладывалась на национальную идею и национальный характер. Но это уже повод для другого разговора. Давай пока оставим тему полуоткрытой. Смотри, Ирок, я с тобой честен до предела. Будь на твоем месте кто другой, я бы считал своим долгом силой пресечь его деятельность. По законам военного времени.
– Вот даже как… Спасибо… Шел бы ты правда вниз, Новиков. А то боюсь, передумаешь…
И только после этих слов он обнял ее, начал целовать, преодолевая молчаливое сопротивление. Она отворачивала голову, избегала его губ, но уже знала, что уступит, что его искренний порыв сейчас для нее важнее, дороже и гордости, и принципов, и так называемого долга.
…Утро настало серое, пасмурное, словно и не было накануне солнечного вечера и ясного заката. В плотной, словно придавленной рыхлыми низкими тучами тишине отчетливо слышался монотонный шорох медленного дождя.
Завтракать сели поздно, и за столом все время ощущалась общая неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.
Первым вернулся к вчерашней теме Левашов. И то, что он сказал, словно бы выворачивало предложение Ирины наизнанку. Он, оказывается, давно уже занимался проблемой внепространственных переходов. И даже собрал установку, предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко разнесенными координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и неустойчиво, на уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось вполне убедительное.
Ирина поразилась, как близко подошел он к решению, которое считалось вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине. И Левашов предлагал ей поделиться своими знаниями и техническими возможностями, помочь довести до ума его конструкцию, одновременно, разумеется, отказавшись от своей галактической роли. Сменить, так сказать, флаг…
Она еще более была не готова к этому, чем они – к ее предложению. Даже нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина же вдруг почувствовала себя голой на площади. Положение, из которого нет разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать куда придется.
Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.
Сквозь мелкую сетку дождя пополам с легким туманом виден был мокрый лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до земли, а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.
– Да, красиво… и грустно. Селигерское настроение… – тихо сказала Ирина. – Спасибо, мальчики, за откровенность. Вы всегда были настоящими друзьями. Главное – честными. А я поеду, наверное. Дел у меня много, да и муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут останешься?
– Не спеши, Ира, – попробовал ее удержать Левашов. – Пойдем, я тебе свою технику покажу. А если сразу не можешь от присяги отступить, так подумай: ведь когда мы с тобой эту штуку мою до ума доведем и обнародуем, история сама собой так изменится…
– Не положено передавать остальным цивилизациям информацию или приборы, не соответствующие их уровню развития, – заявила она чужим голосом, лицо у нее было бледное и словно отсутствующее.
Новиков за ее спиной резко взмахнул рукой, приказывая Левашову замолчать. Олег пожал плечами.
– Ладно, Ира, поехали, раз так… – сказал Новиков.
Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:
– Будешь в Москве – заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.
Новиков повернул ключ зажигания. На душе было погано.
Отъехав километров десять от деревни, он остановился.
В лесу дождь, и вообще-то очень мелкий, совсем почти не ощущался, только шелестел, не переставая, в кронах одноствольных сосен. Песок дороги был поверху схвачен слегка намокшей и затвердевшей корочкой, будто снег настом.
Тихо, сумрачно было в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно в заброшенном храме, где нет ни души, только почему-то горят, потрескивая, многочисленные свечи.
Ирина была совершенно городской женщиной, выросшей на московском асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем непохожий на тот, что окружал ее дачу, здесь, в сотне километров от ближайшего города, действовал на нее с необычной силой.
Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл дверцу и протянул ей руку, молча подчинилась.
Она медленно шла рядом с ним, глядя себе под ноги, глубоко проваливаясь каблучками в песок, и вдруг ощутила, как начинает действовать на нее неяркая, но мощная красота окружающей природы.
– В березовом лесу – веселиться, в сосновом – богу молиться, в еловом – с тоски удавиться… Похоже? – нарушил тишину Новиков.
– Очень… Это ты сам придумал?
– Это лет за пятьсот до нас, наверное, придумано. Моими… нашими предками. Скажи, а сейчас кем ты себя больше ощущаешь, Ириной Седовой или… как там тебя называли?
– Не будем об этом. Ты для этого только остановился?
– Не только. Я просто не хочу, чтоб мы расстались навсегда. Да, я перед тобой виноват. И тогда, и сейчас. Только прими, как смягчающее обстоятельство, что я всегда стараюсь быть честным… Даже во вред себе.
– Новиков, ты знаешь, иногда мне хочется тебя ненавидеть.
– И сейчас. Сколько выгоды и удовольствия я извлек бы, завербовавшись в твои агенты. А я опять…
– У тебя в роду святых, случаем, не было?
– Святых не было. Но понятия о чести имелись. Возможно, и преувеличенные. Еще на Калке за эту честь головы клали. Кстати, и справка есть…
– От кого справка? – с веселым изумлением, впервые за этот день улыбнувшись, спросила Ирина. – От великого князя?
– Нет, из департамента герольдии. Деды-прадеды мои, к слову сказать, в бархатных книгах повыше Романовых записаны были, но по причине гонора и правдолюбия в основном в опалах пребывали.
– Вот как даже? А я и не подозревала, что с аристократом дело имела… Чего ж ты раньше не рассказывал?
– Черт его знает… Тогда у вас, девочек, совсем другие вещи в цене были.
– А я, наоборот, под тебя подстраивалась… Ладно, Новиков, прощаю я тебя. Раз уж ты такой… несгибаемый. Только, наверное, видеться мне с тобой трудно будет.