2
36
4
5
6
7
8
9
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
![CDATA[ (function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] []; w[n].push(function() { Ya.Direct.insertInto(74518, "yandex_ad", { site_charset: "windows-1251", ad_format: "direct", type: "728x90", border_type: "block", header_position: "bottom", site_bg_color: "FFFFFF", header_bg_color: "CC9966", border_color: "CC9966", title_color: "996600", url_color: "996600", all_color: "000000", text_color: "000000", hover_color: "CC9966", favicon: true }); }); t = d.documentElement.firstChild; s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "http://an.yandex.ru/system/context.js"; s.setAttribute("async", "true"); t.insertBefore(s, t.firstChild); })(window, document, "yandex_context_callbacks"); ]]
10
11
Подглядки за чужой душой
Библиосфера
Подглядки за чужой душой
ЧИТАЮЩАЯ
МОСКВА
А.Э. Фурман. Книга Фурмана . История одного присутствия. Ч.1. Страна несходства. – М.: КомпасГид, 2011. – 560 с. – (Серия «Взрослое детство»). – 5000 экз.
Детство – одна большая взрослая загадка. Можно до бесконечности мысленно, как камушки, перебирать собственные поступки, понимая, что каждый из них отзовётся в детском сердце. А как? Пожалуй, это никому не известно. Огромная индустрия детской психологии и методик воспитания разбивается о непредсказуемость восприятия ребёнка. Он – самый большой человек, подчас и взрослый, не обременённый условностями общества, он – лакмусовая бумажка, на которой синий, красный и фиолетовый сменяются так же часто, как подмигивает светофор на перекрёстке.
«Книга Фурмана» – это история одной обнажённой детской души, повествующая об ошибках, первых грехах, межличностных отношениях со сверстниками, семейных драмах. Подчас кажется, что написана она кровью, смазанной с распухшей губы после первой драки. Некоторые страницы настолько интимны, что хочется резко захлопнуть книгу, дабы позволить главному герою не захлебнуться от собственного стыда и неправоты, потому что ты как бы оказываешься невольным слушателем, свидетелем краха детских амбиций, а иногда и надежд: «Кажется, это было всё… У Фурмана полились слёзы, но злобная пружина сжала его тело, и он быстренько пал на довольно чистый асфальт прямо посреди проезжей части… [он] стал визжать, бить руками и ногами, перекатываться и выкрикивать чёрные слова, захлёбываясь и давясь кашлем… Родители остановились в растерянности, и Фурман, неуклюже вскочив, побежал к ним на своих деревянных ногах».
Страница за страницей от тебя ускользает маленькая чужая жизнь. Вот он, Саша Фурман, сидит в песочнице, не желая отдавать лопатку девочке (или, как казалось вредному двухлетке, «раскоряке с голубыми холодными глазищами»). Через пару глав тот же Саша Фурман увлечённо играет в «рыцарей и дам» в детском саду, пока Людка Капралова и Ира Медведева не делают ему и его другу более интересное предложение – стать «любовниками»: «Мы будем каждый день встречаться на прогулке, как будто вы приходите домой после работы. Мы будем вас кормить ужином или обедом, как хотите, а вы потом должны будете за нами ухаживать…»
Ещё сто страниц, и Саша, сидя на уроке, старательно выводит: «…кончай разводить базар! Не то скоро прискачет наша новенькая училка или ещё кто, и нам всем хана». И тот же Фурман в конце книги, стоя перед зеркалом, вспоминает, «как он, когда был маленький, сидел в туалете и придумывал, что у него есть волшебная спичка с тремя желаниями. Всемогущий и благородный – первым делом он хотел немедленно прекратить войну во Вьетнаме. Потом – чтобы на всей Земле сразу наступил коммунизм… В последнем желании – «для себя» – он просил, чтобы никто из его близких не умер…»
Многим ли вы готовы рассказать такие истории из своего детства? А ведь они наверняка лежат пыльными стопками в каждом втором шкафу. Обычно между неприкрытой, стыдливой правдой и своего рода мифотворчеством, идеализацией детских лет выбирают второе. Александр Фурман, выбрав первое, произвёл своего рода взрыв. Я, как человек, который делает вид, что из детства помнит очень мало (собаку, новую Барби и первый отдых за границей), читая эту книгу, с удовольствием поиграла в подглядки – проходишь мимо, на вешалке сушится чужая жизнь, смотреть неудобно, но глаз-то не оторвать.
Наталья МАРКОВЕЦ
Статья опубликована :
№38 (6339) (2011-09-28) 1
2
37
4
5
6
7
8
9
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
![CDATA[ (function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] []; w[n].push(function() { Ya.Direct.insertInto(74518, "yandex_ad", { site_charset: "windows-1251", ad_format: "direct", type: "728x90", border_type: "block", header_position: "bottom", site_bg_color: "FFFFFF", header_bg_color: "CC9966", border_color: "CC9966", title_color: "996600", url_color: "996600", all_color: "000000", text_color: "000000", hover_color: "CC9966", favicon: true }); }); t = d.documentElement.firstChild; s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "http://an.yandex.ru/system/context.js"; s.setAttribute("async", "true"); t.insertBefore(s, t.firstChild); })(window, document, "yandex_context_callbacks"); ]]
10
11
«Речи пернатые, сны жестяные»
Библиосфера
«Речи пернатые, сны жестяные»
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ
Столичность и герметизм
Читая журналы (как провинциальные, так и выходящие в столице), приходится констатировать наличие неизбежного выбора – либо провинциальная «распахнутость» граду и миру, смысловая внятность, сочетаемая с авторской безындивидуальностью и крайне низким художественным уровнем, либо, напротив, индивидуальность и высокий уровень при «столичных» характерных признаках – замкнутости, герметизме, рассчитанности на разговор, скорее, с собой, нежели с читателем. Журнал «Волга» выходит в Саратове, но, читая его, только убеждаешься в негеографичности понятия «провинциализм». Стихи в номере 5–6 (432) позволяют говорить о действительно профессиональном и, что называется, столичном уровне: культурная политика в отношении поэзии в нём явно придерживается второй из перечисленных тенденций.
Номер открывается подборкой стихотворений Евгения Заугарова «Выводы». Заугаров – автор талантливый и, безусловно, обладающий самобытностью голоса, но стихи, представленные в номере, чересчур рациональны; несмотря на то что интересна в них вариативность размеров, колеблющаяся от верлибра к акцентному стиху, лексика напоминает язык философского учебника.
Искусственное тепло лучше человеческого.
Это память о человеческом тепле,
образ человеческого тепла,
образ, который всегда с тобой.
Стихи киевлянина Дмитрия Лазуткина изобилуют мотивами быстрого движения к цели. Повторяются семантически близкие образы: «воздушные мосты», «кресты самолётов», «кровь по проводам». Всё это становится хорошей «посадочной площадкой» для метафоризации житейского расставания, удалённости – и личностной, и географической – друг от друга. Стихи оставляют впечатление резкости и спонтанности письма, подчёркнутой ритмическими сбоями и отсутствием (порой) знаков препинания.
Ведь вряд ли столь важно – да или нет
В сто раз важнее – куда
Тебя ведёт безудержный свет
Меня уносит вода.
Далее по списку – подборки поэтов, известных в московском литературном сообществе, – Геннадия Каневского, Германа Власова и Светы Литвак. В стихах Каневского мир представлен как увлекательная церемония, за которой лирический герой наблюдает «не плавя внутреннего льда», но с наслаждением, чувствующимся в виртуозной технической оснастке стихотворений. Стихи наполнены прямыми и непрямыми отсылками к коллегам по перу: так, заглавие одного из стихотворений – «Камера» – аллюзия к названию альманаха «Новая камера хранения», возглавляемого представителем ленинградской неподцензурной (точнее, считавшейся таковой в советское время) поэзии Олегом Юрьевым. Он упоминается в тексте наряду с эстетически близкими питерскими поэтами Алексеем Порвиным и Леонидом Аронзоном. То же – и в стихотворении «Харьков», посвящённом поэту Илье Риссенбергу. На этом фоне получаются мощные, композиционно и просодически выверенные стихотворения, отличающиеся почти античным мотивом любования жизнью.