Он сидел там целую вечность – во всяком случае, не меньше получаса – с пером в руке, склонившись над дневником в ожидании вдохновения. И когда вдруг понял, что теплую морскую воду можно сравнить с температурой воды в слегка остывшей ванне, лицо его осветилось широкой восторженной улыбкой.
Да, ему нравится писать. Забавно, что он не сознавал этого раньше.
– Хорошо иметь что-нибудь в жизни, – тихо сказала Пенелопа, – что доставляет тебе удовольствие, придает смысл твоему существованию и заполняет время полезной деятельностью. – Она сцепила пальцы на коленях и уставилась на них, словно завороженная. – Я никогда не понимала радостей праздной жизни.
Колин ощутил порыв приподнять ее подбородок, чтобы видеть ее глаза и спросить: «А чем ты заполняешь свое время?» Но он сдержался. Это было бы непростительной вольностью, не говоря уж о том, что он не хотел признаваться себе, насколько важен для него ответ.
Поэтому он задал свой вопрос, не давая воли рукам.
– Да ничем особенным, – ответила Пенелопа, все еще изучая собственные ногти. Затем, после недолгой паузы, вскинула глаза и вздернула подбородок так быстро, что он ощутил легкое головокружение. – Я довольно много читаю. Иногда вышиваю, хоть и не очень хорошо. Конечно, хотелось бы чего-то еще, но…
– Чего же? – поинтересовался Колин.
Пенелопа покачала головой.
– Да так, пустяки. Ты должен радоваться, что имеешь возможность путешествовать. Признаться, я тебе завидую.
Последовало молчание, и хотя оно не было неловким, Колин прервал его.
– Этого недостаточно, – резко произнес он.
Это настолько, не вязалось с тоном предыдущего разговора, что Пенелопа несколько секунд изумленно взирала на него.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она наконец.
Колин беспечно пожал плечами.
– Нельзя путешествовать вечно. Когда все время находишься в пути, это перестает казаться забавным.
Пенелопа рассмеялась, прежде чем поняла, что он не шутит.
– Извини, – сказала она. – Я не хотела быть нетактичной.
– Я не обиделся, – отозвался Колин, глотнув лимонада. Раненая рука плохо слушалась, и он расплескал бокал, когда ставил его на стол. – Самое лучшее в любом путешествии, не считая отъезда, – это возвращение домой. К тому же я слишком скучаю по своей семье, чтобы болтаться по свету всю оставшуюся жизнь.
Пенелопа никак не отреагировала на это заявление, не желая повторять банальности, которые обычно говорят в подобных случаях, и молча ждала продолжения.
С минуту Колин ничего не говорил, затем усмехнулся и решительно захлопнул дневник.
– Эти заметки не в счет. Я писал их для себя.
– Это не делает их менее интересными, – тихо возразила она. Если Колин и слышал, то не подал виду.
– Наверное, естественно записывать свои впечатления во время путешествия, – продолжил он, – но теперь, когда я дома, мне нечем заняться.
– Мне трудно в это поверить.
Колин только хмыкнул, потянувшись за кусочком сыра, лежавшим на подносе. Пенелопа молча наблюдала, как он прожевал его и запил глотком лимонада. Его поведение изменилось, он казался более настороженным и напряженным.
– Ты читала последний опус леди Уистлдаун?
Пенелопа удивленно взглянула на него, озадаченная внезапной сменой темы разговора.
– Конечно. С чего еще, по-твоему, начинается утро представителей высшего света?
Он отмахнулся от вопроса.
– Ты обратила внимание, как она описывает меня?
– Э-э… как всегда, очень лестно, не правда ли?
Колин снова отмахнулся – довольно невежливо, с ее точки зрения.
– Да, да, но не в этом суть, – рассеянно произнес он.
– Ты бы так не рассуждал, – натянуто отозвалась Пенелопа, – если бы тебя сравнили с перезревшим плодом цитрусовых.
Колин вздрогнул и дважды открывал рот, прежде чем заговорить:
– Если тебе от этого легче, я даже не знал, что ты удостоилась подобного сравнения. – Он задумался на секунду и добавил: – Собственно, я и сейчас не хочу этого знать.
– Да ладно, – сказала Пенелопа, изобразив равнодушие. – Меня это никогда не задевало. Тем более что я питаю слабость к апельсинам и лимонам.
Колин хотел что-то сказать, но помедлил, глядя на нее в упор.
– Надеюсь, то, что я собираюсь сказать, не прозвучит как возмутительная неблагодарность, ведь, строго говоря, мне не на что жаловаться.
Беда в том, подумала Пенелопа, что о ней этого не скажешь.
– Но почему-то мне кажется, – продолжил Колин, глядя на нее ясным сосредоточенным взглядом, – что ты меня поймешь.
Это был комплимент. Странный, необычный, но тем не менее комплимент. Пенелопе ничего так не хотелось, как коснуться его руки, но она только кивнула.
– Ты можешь сказать мне все, Колин.
– Мои братья, – начал он. – Они… – Он замолк, уставившись невидящим взглядом в окно, затем снова взглянул на нее. – Они очень самостоятельные. Энтони – виконт. Видит Бог, я не хотел бы подобной ответственности, но у него есть цель. От него зависит сохранение нашего наследства.
– И не только, – тихо заметила Пенелопа.
Он бросил на нее вопросительный взгляд.
– Думаю, твой брат считает себя в ответе за всю семью, – сказала она. – Это тяжкое бремя.
Колин попытался сохранить бесстрастный вид, но он никогда не был искусным актером. Выражение его лица заставило Пенелопу выпрямиться в кресле.
– Я вовсе не хочу сказать, что он имеет что-нибудь против! – поспешно добавила она. – Это часть его натуры.
– Вот именно! – воскликнул Колин, словно только что обнаружил нечто действительно важное. – В противоположность этим… моим легковесным рассуждениям о жизни. Ему грех жаловаться. Он всегда это понимал. А Бенедикт… Ты знаешь, что Бенедикт рисует?
– Конечно, – ответила Пенелопа. – Это всем известно. Одна из его картин висит в Национальной галерее. И кажется, они собираются приобрести еще одну. Пейзаж.
– Неужели?
Она кивнула.
– Мне сказала Элоиза.
Плечи Колина поникли.
– Должно быть, это правда. Странно, что никто не удосужился сообщить об этом мне.
– Ты был за границей, – напомнила Пенелопа.
– В общем, я пытаюсь сказать, что они оба имеют цель в жизни. В отличие от меня.
– Ты не прав, – возразила она.
– Мне лучше знать, прав я или не прав.
Пенелопа откинулась назад, пораженная резкостью его тона.
– Я знаю, что люди думают обо мне, – начал он, и хотя Пенелопа решила, что будет молчать, чтобы дать ему высказаться, она не могла не вмешаться.
– Ты душа общества, – сказала она. – Все просто обожают тебя.
– Знаю, – простонал Колин, смущенный и раздраженный одновременно. – Но… – Он запустил пальцы в волосы. – Господи, как сказать это и не выглядеть полным ослом?