-- Может быть, это потому, что Вы вне времени? Что Ваше время впереди, скажем, в будущем столетии?
-- Я так не думаю. Может даже статься, что оно уже прошло.
-- Критики считают, что Вы взорвали традиционный, классический русский стих, лишив его основного атрибута -- строки, как "единицы поэзии", и тем приблизили к прозе. Считаете ли Вы это правильным мнением?
-- Ничего я русский стих не лишал и ничего в нем не взрывал. У каждого человека своя дикция, и у меня, видимо, тоже своя. Про приближение к прозе я ничего сказать не могу: единственно, к чему я более или менее всегда стремился, это к логичности -- хотя бы чисто внешней -- поэтической речи, к договариванию вещей до конца.
-- Считаете ли Вы себя новатором?
-- Нет, не считаю. Новаторство вообще категория вздорная. Рифмы у меня попадаются иногда хорошие, но считать их "новыми" бессмысленно, они взяты из языка, в котором всегда были.
-- Относитесь ли Вы критически к своему творчеству?
-- К тому, что я делаю? В достаточной степени. Иначе бы я этим не занимался.
-- Вы получили недавно одну из самых престижных Американских премий -премию Макартура. Вы стали теперь состоятельным человеком. Намечаются ли у Вас изменения в связи с изменением Вашего материального статуса?
-- Нет, я думаю, никаких. Я, как жил, так и живу, так и собираюсь жить. Менять я особенно ничего не стану. Ну может, дом себе куплю со временем. Это максимальная перемена обстоятельств.
<1981>
Феликс Медведев -- Иосиф Бродский 1988 г
-- Почему вы сейчас не в Нью-Йорке, а в Саутхэдли?
-- Я преподаю здесь историю русской и английской литературы. Занимаюсь этим уже много лет.
-- Вы профессор?
-- Да.
-- А сколько у вас студентов?
-- По-разному, колледжи здесь небольшие. Иногда я читаю лекции двадцати студентам, иногда семидесяти.
-- Этим вы занимаетесь из-за финансовых проблем?
-- Финансовые проблемы отпали, мне нравится преподавать, читать лекции.
-- А что представляла собой ваша нобелевская лекция? Как происходило вручение Нобелевской премии?
-- О лекции в двух словах не скажешь. Если вы ее не читали, мои нью-йоркские друзья помогут вам приобрести полный ее текст. Премию мне вручали в Стокгольме, в городской ратуше. Я был одним из семи лауреатов в разных областях науки, искусства.
-- Я знаю, что на торжественный акт приглашаются друзья. Были ли они рядом в тот памятный день?
-- Друзья были. Но из Союза не смог приехать никто.
-- Вы довольны своей речью?
-- Как сказать? Вроде бы да.
-- Для вас получение премии было неожиданностью?
-- О ней говорили в связи с моим именем несколько лет. Хотя для меня она все равно неожиданность.
-- Сколько книг у вас вышло на сегодня?
-- Семь. С 1965 года.
-- Каковы их тиражи?
-- Представляю их только приблизительно. От десяти до двадцати тысяч каждая.
-- Вы довольны?
-- Не знаю.
-- А как вы относитесь к книгам о себе, их ведь тоже опубликовано не менее семи.
-- Отношусь к ним несерьезно.
-- Вы пишете по-русски или по-английски?
-- Стихи по-русски, прозу по-английски.
-- Вы следите за развитием современной советской поэзии?
-- К сожалению, я не вижу ее целиком. Я все-таки от нее отрезан. По-видимому, в ней участвует много лиц и картина обширна. Могу лишь назвать имена Кушнера, Рейна, Елены Шварц, кого-то еще... Величанского, Еремина, Кривулина... Но эти имена вам, наверное, почти ни о чем не говорят?
-- А как развивается русская эмигрантская поэзия?
-- Я назвал бы Кублановского, Лосева, Горбаневскую.
-- Вы встречаетесь со своими друзьями из России?
-- Виделся с Кушнером, Битовым...
-- Вы, конечно, знаете о первой публикации ваших стихов в журнале "Новый мир"?
-- Меня несколько удивила субъективность выбора. Стихи отобраны не самые лучшие, они не дают впечатления о моей работе. Ощущение, что гора родила мышь.
-- Не хотели бы вы издать сборник в советском издательстве?
-- Я не против. Рукопись готова. Нужны формальные договоренности.
-- Я слышал о каких-то ваших поэтических вечерах в Ленинграде. Так ли это?
-- Это легенда.
-- Вы наверняка читали произведения многих писателей и поэтов, возвращающихся сегодня из прошлого, из небытия. Кого, по-вашему, надо издать, кого еще забыли?
-- Мне кажется, надо издать собрание сочинений Михаила Кузмина, книги Вагинова, Андрея Платонова.
-- Что значат для вас друзья, единомышленники?
-- Я всегда доверял мнению двух-трех близких людей. Число это -- и необходимость в них -- вне отечества не увеличилось.
Иосиф Бродский заговорил о своем ленинградском друге поэте Евгении Рейне, человеке, у которого, как он сказал, многому научился. "Почти всему на начальном этапе. Он был моим метром, он был многим для меня".
-- Это было в пору молодости?
-- Да, конец пятидесятых -- начало шестидесятых годов.
-- Я слышал, что именно Рейн познакомил вас с Анной Андреевной Ахматовой?
-- Да, это так. Было это году в шестьдесят втором. Мне чуть перевалило за двадцать. Рейн привез меня к Анне Андреевне на дачу в Комарове.
-- И что осталось в памяти от той встречи?
-- Если честно, воспоминания смутные. Наверное, потому, что минуты знакомства были очень волнующими.
-- А потом?
-- Об Ахматовой я могу говорить много. Один литератор, его фамилия Соломон Волков, беседовал со мной об Ахматовой довольно долго и сделал большое интервью только на эту тему. Если в здешнем журнале найдете, прочитайте. Скажу только, что временами я виделся с Ахматовой редко, а одну зиму я снимал дачу в Комарове и общался с ней каждый день. Однажды Анна Андреевна мне сказала: "Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит: вам же не могут нравиться мои стихи". Не знаю, почему она так сказала. Я запротестовал. Хотя не уверен, искренне ли. Ведь в ту пору я был нормальным советским молодым человеком, которому зачастую было как-то не до стихов. Подлинный интерес к поэзии Ахматовой и поэзии вообще пришел ко мне позже. Мандельштама я прочел впервые в двадцать три года. Вы удивитесь, но, когда Рейн предложил мне поехать к Ахматовой, я был поражен, что она жива.
-- А когда вы начали писать стихи?
-- Лет в восемнадцать-девятнадцать.
-- Вы ощущаете ностальгию?
-- Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям... Не знаю, переболел я или нет ностальгией. Знаю только, что иногда возникало ощущение необходимости быть в определенном месте... что невозможно и что меня огорчает... Я не уверен, что то, что меня посещает, это ностальгия.
-- Вы уверены в своем, искусстве, в своей поэзии? Вы уверены, что вы правы?
-- Уверен.
-- Вы в чем-то разочарованы?
-- Разочарования не произошло.
Январь 1988 г.
Илья Суслов, Семен Резник, Дик Бейкер -- Иосиф Бродский 1992
-- В чем вы видите свои обязанности как поэт-лауреат? Будете ли вы писать стихи, посвященные крупным государственным событиям, как это традиционно делали британские лауреаты?
-- Дело в том, что это совершенно не британское учреждение; это американское учреждение, и, конечно, существует огромная разница между британской системой и нашей. В Англии поэт назначается пожизненно, а у нас лауреатство в Библиотеке Конгресса назначается на год или на два. Сочинение стихов "на случай" не входит в мои обязанности и контрактом не оговорено. Контрактом оговорены совершенно другие вещи. Как я представляю себе свои обязанности? Довольно просто. Поскольку в этом году я на жаловании у Библиотеки Конгресса, я воспринимаю свои обязанности как некую общественную обязанность (если можно так перевести с английского "civil service"). И мои интересы сосредоточены, иными словами, на общественной пользе. Задачу свою я понимаю довольно просто: как попытку расширить аудиторию изящной словесности в этой стране, увеличить число читателей поэзии. И на этот счет у меня есть некоторые соображения, с которыми я часто выступаю в печати.
-- Газеты писали, что вы высказывали пожелания, чтобы поэтические сборники продавались в американских супермаркетах. Вы говорили это серьезно?
-- Да, абсолютно серьезно. Человек, приходящий в супермаркет, покупает совершенно неожиданные вещи. Порой совсем не те, за которыми от туда явился. Часто он покупает в супермаркете журналы и книжки, так что такого рода товар в супермаркете уже есть. Я не вижу ничего абсурдного в том, чтобы поставить на полку несколько томиков американских авторов или антологий американской поэзии. Если назначить низкую цену -- что-нибудь около двух долларов для изданий в мягкой обложке, что вполне осуществимо, -- то можно продавать поэзию не только в супермаркетах, но и в аптеках. По крайней мере, в этом будет и медицинский резон: у изящной словесности есть свойство оказывать терапевтическое влияние. По крайней мере, счета от психиатров будут ниже, не правда ли? И наконец, я думаю, что антология американской поэзии должна быть в каждом номере в отелях в этой стране, и никто против этого возражать не будет, как никто не возражает против Библии, которую можно найти в каждой комнате в любом мотеле, как сама Библия не возражает против соседства с телефонной книгой.