Обаятельные гр. Н. И. Толстой и В. Г. Маковский при Вашем добром участии дали помещение бесплатно, но тем не менее, по действующему положению об Академии, я должен был внести Вашему Казначею сумму за изнашивание ковра на лестнице (который, к слову сказать, ни разу не расстилался), я должен был дополнить коленкор у щитов, сделать на свой счет полки вдоль окон для помещения фотографий, нанять кассиршу, делать публикации и платить прислуге, причем все это делать стиснувши зубы от внутренней боли, что это обставляется как коммерческое предприятие и все мои идеальные мечты и затеи растаптываются бездушной буквой положений об Учреждениях, не принимающих во внимание, что для обзора О-ва я даю капитал, обращенный в художественное систематизированное собрание и свой многолетний труд.
Затративши на всю эту затею много тысяч, мне стало противно затрачивать еще сотни на Общество, которое может быть отнесется с таким же безразличием, как и Администрация Императорского О-ва Поощ. Худ. и Акад. Наук к тому делу, в которое я вложил часть своей души, и я сделал вход платным (оставивши однако его бесплатным для Учеников Академии, Школ: И. О-ва Поощр. Художеств, Штиглица и др.)
Печать и О-во отнеслись иначе к делу и в день бывало до 800 человек, чего я совершенно не ожидал, принимая во внимание Петербургский темный и занятый приготовлением к Рождеству Декабрь. Это принесло мне нравственное утешение[117].
Уже в 1898 году Китаев хотел передать свою коллекцию в будущий Музей изящных искусств, который в то время был в ранней стадии строительства. Он дважды писал профессору Цветаеву, директору, но его жест интереса не вызвал. Собственно, возможные ответы Цветаева неизвестны: их нет в архиве ГМИИ и их упоминания не встречаются в переписке Китаева. И. В. Цветаев, специалист по искусству Античности, преподававший в Московском университете, предпринимал титанические усилия по строительству учебного музея, наполненного гипсовыми слепками с классических и ренессансных шедевров. Возможно, японские свитки с условными пейзажами и гравюры с кукольными гейшами и гротескными актерами были весьма далеки от его представлений о музее изящных искусств[118].
По всей видимости, после выставки 1897 года в Историческом музее коллекция (или большая ее часть) осталась в Москве и хранилась в упакованном виде на складе. Китаев не раз жаловался, что у него нет места и средств для хранения всего собрания у себя дома. В 1904 году газета “Санкт-Петербургские ведомости” напечатала интервью с Китаевым. Называлось оно “Пленница” и начиналось так:
Заинтересовавшись японскою живописью, я не мог отказать себе в удовольствии порыться в громадной коллекции какемоно С. Н. Китаева. Это – единственная в своем роде коллекция в России и теперь, пожалуй, даже лучшая из частных собраний и во всей Европе. Ведь выдающаяся коллекция Андерсона куплена Британским музеем, собрание Гиерке – берлинским, великолепные какемоно бывшего гравера японского монетного двора Кюассоно завещаны им родной Италии, а французские частные коллекции жадно скупаются и почти скуплены парижским музеем.
Коллекция Китаева дважды заставила о себе крупно говорить во время устроенных им выставок в Петербурге и Москве.
– Очень рад бы помочь вам, да, к сожалению, не могу. Моя японская коллекция сейчас находится в плену… и я не думаю, чтобы скоро можно было ее освободить. Она томится в Москве в складе… запакована в ящики, затюкована, забита гвоздями… Вместо мягких лучей восходящего солнца ее окружает тьма одиночного заключения…
– Скажите, как дошла она до жизни такой?..
– Не длинен и не нов рассказ…
С.Н. познакомил меня с одним из поразительных примеров того, как в России губятся самые полезные, бескорыстные, почти самоотверженные начинания[119].
Из тьмы одиночного заключения коллекция вышла в конце сентября следующего, 1905 года, когда в залах Императорского общества поощрения художеств открылась третья и последняя устроенная Китаевым выставка. После этого коллекция хранилась у него дома.
Но это было только начало злоключений коллекции (и самого коллекционера). В 1916 году Китаев собирался отправиться за границу на лечение и еще раз предложил правительству купить коллекцию. На сей раз дело продвинулось настолько, что была создана комиссия экспертов по ее оценке. В нее входили специалист по индийской культуре и буддизму профессор Сергей Ольденбург (1863–1934); Сергей Елисеев (1889–1975), незадолго до того вернувшийся из Японии; художники Павел Павлинов (1881–1966) и Анна Остроумова-Лебедева (1871–1955). Комиссия собиралась в доме Китаева в течение семи вечеров в сентябре 1916 года и рекомендовала правительству, как писал позже (в 1959-м) Павлинов, купить коллекцию. Тем не менее сделка не состоялась, поскольку, по словам того же Павлинова, у правительства не нашлось 150 тысяч рублей[120].
Когда Китаев расстался со своей коллекцией?
Китаев должен был покинуть Петроград и опасался оставить коллекцию в прифронтовом городе. Тот же Павлинов, у которого были знакомства в московском Румянцевском музее, посоветовал Китаеву отдать ее туда на временное хранение[121]. Так поступали в те годы многие владельцы частных художественных собраний. Музей коллекцию принял; переезд состоялся в 1917 году, не ранее весны.
На времени поступления коллекции в Румянцевский музей необходимо остановиться подробнее. Во всех публикациях Б. Г. Вороновой (а на их основе и в Каталоге 2008) значится дата: 1916 год. Вероятно, она основана на том, что в августе 1916-го Китаев написал два письма Павлинову в связи с предполагаемой продажей коллекции, хотя, строго говоря, между предполагаемой (и несостоявшейся) продажей и отправкой коллекции в московский музей на хранение немедленной временной связи быть не должно. Дата “1916” показалась мне странной при попытке хронометрировать события. Просмотры коллекции проходили в сентябре, рекомендации комиссии рассматривались и решения принимались в течение осени. Когда правительство отказалось от покупки, Китаев по совету Павлинова написал о своем желании передать коллекцию на временное хранение секретарю Общества друзей Румянцевского музея Горшанову. Письмо (точнее, сохранившийся при коллекции и попавший в архив черновик) датировано 7 (20) декабря 1916 года[122]. Доставка письма в Москву, рассмотрение просьбы в Румянцевском музее, сообщение решения в Петроград Китаеву, упаковка коллекции и ее перевоз в Москву вряд ли возможно было осуществить в оставшиеся до Рождества две недели. Как я осторожно писал в 2009 году на основе этих выкладок, поступление коллекции в Румянцевский музей не могло состояться ранее января 1917-го[123]. Впоследствии я прочел в дневнике Александра Бенуа, что он смотрел коллекцию Китаева дома у последнего 22 февраля (7 марта) 1917-го. Из слов Бенуа следует, что Китаев устраивал еженедельные показы и приглашал его прийти еще раз через неделю[124]. Там же Бенуа замечает: “Коллекцию он намерен продать, но непременно всю целиком и за огромные деньги”. Можно предположить, что к