Читать интересную книгу Шея жирафа - Юдит Шалански

– Ах, мои дорогие ученики…

Дурацкий припевчик. Шваннеке раздавила картофелину.

– Все они в какой-то степени мои дети.

Можно даже не слушать. Все время одно и то же.

Поднесла вилку ко рту. И наконец-то запихала туда пару кусочков.

– Их нужно, – она жевала и продолжала говорить, – я недавно это поняла – их нужно любить… – Проглотила еду. – Только тогда их можно вынести.

Ей следует быть поосторожнее. Кусочки пищи могут попасть говорящему животному в трахею.

– Когда они вот так перед тобой стоят, такие маленькие, несчастные, порой немного дерзкие, то остается только два пути…

Вот живой пример того, что человек отличается от животного не разумом, а демонстративной способностью говорить.

– Сбежать или…

Этот взгляд. Как будто извиняется.

– Любить.

У этой женщины начисто отсутствует чувство стыда. Помада уже свелась, но контуры еще видны. Светлая пудра, забившая поры. Тоска по большой сцене.

– И я всегда выбирала любовь.

Какой пафос в голосе. Ей и правда нужно было стать актрисой. Она ведь все время, как на сцене. Так упиваться прилюдно собственными гормональными колебаниями.

– Я имею в виду обмен мыслями – это же прекрасно. И…

Кокетливый смех. Эти зубы. Ужас.

– Очень интимно.

Зачем она все это рассказывает? Чего добивается? Нигде не видно ни света рампы, ни публики, нет никакой надежды на аплодисменты. Но у кого нет обоняния, у того и чутье отсутствует.

– Педагогический эрос.

Она самозабвенно чавкала.

Конечно, если заставляешь детей называть тебя по имени, то и в постель их возьмешь поласкаться. Энергичная хватка учителя физкультуры. Подстраховать, прикоснуться к голому телу. Пониже шорт. Съехавшая форма. Они же всегда хотели, чтобы в школе было что потрогать.

– Ах, – Шваннеке поднесла руку ко рту, внезапно ужаснулась. – Я совершенно забыла, я же больше не ем мяса.

Она откатила биточек к краю тарелки. Невозможно было не смотреть.

У Клаудии, тоже была такая фаза. Вольфганг как раз потерял работу. Животноводство сворачивали. А его дочь больше не ела мяса. Безвкусица. Но с Ингой Ломарк такое не пройдет. За котлетой на добавку – это не к ней. Ни в школе, ни дома. Клаудия недолго продержалась. Биточек откатился назад.

– Я считаю, это вредит окружающей среде. Парниковый эффект. Это же настоящий убийца климата. Весь этот метанол.

Так глупа, что больно смотреть. Откуда она это взяла? Наверное, ночью не могла заснуть и слушала чудесный солидный голос из телевизора, пока не отключилась. Раньше была озоновая дыра. О ней уже давно ничего не слышно. Теперь изменение климата. Нет ничего особенного в колебаниях климата, учитывая миллиарды лет истории Земли. Без потепления не было бы человека. Тон в главе про экологию просто невыносим. Такой виноватый. Единственная цель всего этого – воспитать чувство вины. Апокалипсис послезавтра. Как в церкви. Только без рая. Морали в биологии не место, равно как и в политике. Как будто человек единственное живое существо, разрушающее окружающую среду. Все организмы делают это. Каждый вид использует пространство и ресурсы и оставляет отходы. Каждое живое существо отбирает у другого жизненное пространство. Там, где одно тело, другого быть не может. Птицы строят гнезда, пчелы – соты, люди – дома. Естественного равновесия не существует. Круговорот веществ, благодаря которому сохраняется жизнь, возможен только при отсутствии равновесия. Солнце восходит каждое утро. Гигантский перепад энергии позволяет нам жить. Равновесие – это конец, смерть.

Шваннеке все-таки начала делить мясной шарик вилкой.

– Бедные животные. – Она застонала. Как будто биточек имела в виду.

Интересно, есть предел глупости? Кроме того, выживание в дикой природе – дело нелегкое, смерть там брутальна. Насильственная смерть – самое естественное дело на свете. А что прикажете делать со всеми этими животными, продуктами селекции и контролируемого скрещивания? Коровы – это изобретение людей. Машины по производству молока, пасущееся мясо с семью желудками. Мы сами их вывели. Теперь мы должны их есть.

– Вам-то хорошо. Когда наконец вернется ваша дочь?

– Скоро.

Вот гадина.

Спросила как бы мимоходом. Нож в спину. Что она себе воображает?

– А ваш муж?

Вот тебе. Прямо в яблочко. Картофелина упала с вилки на тарелку. Звяканье приборов. Будем надеяться, теперь замолчит.

– У него другая женщина.

Ну конечно. Одержима потребностью исповедаться.

– Она моложе.

Разделась догола.

– И беременна.

Далеко не оригинально.

– У меня не может быть детей.

У кого нет стыда, нет и детей. Обнажилась, оболванилась.

– В детстве я спросила маму, откуда берутся дети.

Втянула воздух. Даже на смертном одре будет произносить речи. Что теперь?

– И тогда моя мама сказала…

Губы дрожат. Она пойдет до конца. Почему именно люди, гордящиеся, своей чуткостью, навязывают свои переживания другим, так назойливо?

– Если их. очень захотеть.

Теперь ее не остановить. Полное отсутствие тормозов. При этом она уже абсолютно голая. Не смотреть на нее. Это лишь подстегивает.

– Инга.

Задрала плечи вверх.

– Инга.

Губы двигаются. Почти беззвучно. Она там часом не рыдает?

– Ты же позволишь называть тебя Ингой?

Вымогательство это было. Все заранее продумано.

– Да, конечно.

А что оставалось? Круговорот воды силен. Изнасилование за обедом.

Что теперь? Всхлипы. Ее худые руки. Шваннеке бросилась ей на шею. Объятие. Захват в замок. Ее грудь, мягкая и теплая.

Сегодня ученики рано собрались на остановке. Булочная. за углом приказала долго жить. Теперь потратить карманные деньги рядом со школой можно только в автомате с сигаретами на Штайнштрассе.

Мальчики вяло тыкали пальцами в мобильники, девочки раскачивались под музыку в наушниках и вели себя тихо. Даже Эллен оставили в покое, и она погрузилась в чтение. Куда ни посмотришь – ни одной машины. Посреди недели, как в воскресенье. А вот Эрики не было.

Где же она? Инга Ломарк встала таким образом, чтобы видеть и город, и дорогу к школе. Видеть вал, улицу, ведущую к Марктплац. Ничего. Промах. Приехал автобус. Все вошли. Даже не подрались. Глупое лицо водителя. Она еще раз оглянулась.

– Поезжайте. Я кое-что забыла.

Двери закрылись.

Автобус уехал. Без нее.

Удивленное лицо Дженнифер за стеклом… Ну и что теперь? И в самом, деле, холодно. И так темно. Ноябрьская погода. Перейти улицу.

В школьном коридоре темно. Занятия закончились. А курсы в народном университете еще не начались. Таинственная тишина. Железные прутья перил, решетка, вверх по лестнице. Рука на перилах. Камни подоконников, влитые в бетон.

Она тогда пошла одна. Ни с кем не стала советоваться. А у кого ей было спрашивать совета? История с Ханфридом закончилась. А Вольфганга это не касалось. Женская проблема. Маленькое хирургическое вмешательство и ночевка в больнице. У него и так голова была забита. Беспокойное это было время. Границы открыли. Деньги новые. Десятилетиями поддерживали растениеводство. Теперь пришла расплата. Восстание животноводов. Никто не знал, что будет дальше. Но все утверждали, что знают. Сначала говорили, что построят новую ферму для молочного скота. И что вскоре перейдут на кормление, направленное на повышение удоев. Врач считал, что уже поздно. Но потом все-таки согласился сделать. Тогда еще действовали переходные правила. Привлекательный мужчина, хоть и лысый. Точно не местный. Редкие волосы торчали, как короткие электропровода. Сестра побрила ей лобок и держала ее за руку. Пока не подействовал наркоз. Первое, что она увидела после пробуждения, – молочное стекло больничного окна. Ребристое стекло двери. Как в кухонной двери ее родителей. Вуаль паутины. Тонкие пергаментные страницы фотоальбомов. Приходит лягушка в молочный магазин. Продавщица спрашивает: «Ну, лягушонок, чего ты хочешь?» Лягушка отвечает: «Квас». Клаудия всегда смеялась. В детстве. И даже когда выросла. Ее любимая шутка. Интересно, мелочные магазины еще существуют? Тогда, наверное, еще существовали. Молокозаводы закрылись. Проснулись – и не знают, куда молоко девать. В школе все пили колу. А когда они после пастбищного периода как всегда захотели сдать коров на мясо, оказалось, что скотобойни тоже больше нет. И мест в зимнем хлеву тоже. Они просто не знали, куда деть коров. Залетные торговцы скупили их по смешным ценам. Молоко вылили на пашню. Второго ребенка ей было не потянуть. У Клаудии был переходный возраст. А Вольфганг боролся за свое рабочее место. Чтобы давать молоко, корове нужно родить теленка. Лишь корова, дающая молоко, считается настоящей коровой. И только женщина, родившая ребенка, считается настоящей женщиной. Антитела. Неправильный резус-фактор. Просто несовместимость. Она родила Клаудию и выкормила. Исполнила свой долг. Что еще она могла сделать? Грудное вскармливание было невозможно. Молока у нее не было. Волосы на лобке быстро отрасли. Удивительно, на некоторых частях тела они не растут больше определенной длины. Генетическая программа.