Читать интересную книгу Шея жирафа - Юдит Шалански

– Да и раньше так было.

Ведь так оно и есть.

Тиле снова встал.

– Инга, тогда у нас были причины! Тогда были важные цели. Но то, что происходит сейчас… Называть аннексию мирной революцией. Ты только представь себе – революцией! – Его голос почти срывался. – Это же просто смешно. Она же была абсолютно бескровной! Без насилия ничего не изменить. Сегодня никто не имеет ни малейшего понятия, что значит бороться. За страну. За правое дело. Головы должны лететь. Баррикады гореть. – Он был уже у двери. – Какое только дерьмо сегодня не называют революцией! Это фальсификация истории, вот что это такое!

Неисправим. Последние слова. Дверь закрылась. Куда это он? Перемена еще нескоро.

Во дворе вся. школа выстроилась в одну шеренгу. Все ученики по классам… Слева старшие, справа младшие. Они. все умещались в одну линию, вдоль обветшалых. тротуарных, плит. Если бы они. хотя бы по росту встали. Учителя рядом со старостами классов. Как и следовало ожидать, Анника выиграла выборы. Теперь она стояла впереди, в полной боевой готовности. Спина абсолютно прямая. Хорошая осанка. Из нее бы получился неплохой секретарь Союза свободной немецкой молодежи. Теперь не хватало еще только, чтобы все взялись за руки, как в той дурацкой человеческой цепи, которую они образовали тогда вдоль федеральной автотрассы В96. Получился большой крест через обе немецкие страны. Смешно. Она уже и не помнит, за что они тогда выступали. Или против чего. Таковы негативные последствия от посещения всех этих массовых мероприятий. В какой-то момент только по цветам можно было определить, что за праздник – Первомай, День республики или День учителя. Сирень, георгины или пионы.

А вот и церемониймейстер. Каттнер вышел из здания для специальных предметов, быстро, широким шагом прошел сквозь коридор из учителей и учеников и встал, на верхнюю ступеньку у главного входа.

Из портфеля он достал пистолет размером с дамский револьвер и поднял его вверх. Это был знак втянуть головы. Обращение Каттнера к народу. Каждую первую среду месяца на большой перемене.

Вообще-то он хотел, чтобы перед началом его речи небольшая духовая капелла играла туш, но им все-таки удалось его отговорить. Только этого еще не хватало. Трубы и литавры. В конце концов, он пришел в совершенный восторг от ее идеи начинать проповедь по средам выстрелом из пистолета, который понадобится ей только летом, на спортивном празднике. Выстрел. Старт.

– Дорогие ученицы…

Нарочитая пауза.

– И дорогие ученики. И конечно же многоуважаемые коллеги.

Вечно эти преувеличения. Улыбка, как у продавца. У коров нет мимики. Они могут объясняться друг с другом только при помощи языка тела.

– Школа, такова уж ее природа, – это место перемен, изменений…

Значит, все-таки линейка. Только без знамен. Но зато с большим количеством лозунгов. Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ.

– Здесь вы овладеваете иностранными языками…

Когда прищуриваешь глаза, голова Каттнера превращается в светлую точку на фоне стеклянной двери. Школа выглядит в точности, как на старых двадцатимарковых купюрах, маленьких, зеленых бумажках. Дети выбегают из здания, радостно несутся навстречу свободе. В коротеньких штанишках, с жестяными коробками для бутербродов и ранцами, которые, казалось, приросли к спинам. Пара ступеней, ведущих к стеклянной двери. Лестница для групповых фотографий. Клаудия идет в первый класс. Над кульком для сладостей – дырка в ряду зубов. Стоит совсем сзади. В третьем ряду. Она была высокой. Лучше бы у нее родился сын. Иногда она мечтала о маленьком мальчике. Примерно десяти лет. С печальными глазами. Он прячет лицо у нее на коленях. Как щенок. И пахнет соснами и морским ветром.

– Здесь вы приобщаетесь к канону традиционной культуры и истории.

Откуда он все это списал? Интересно, его кто-нибудь вообще слушает? Луноликий Майнхард. Пуговица на тренчкоте расстегнута. Похож на старую матрону. Тиле стоит, опустив голову, как на похоронах. Ученики, ведут себя на удивление тихо, послушно как никогда.

Притопала Бернбург с двенадцатым классом. Построились. У каждого зеленая книга под мышкой.

Каттнер продолжил говорить без остановки, не обращая на них внимания.

– Здесь вас знакомят с основополагающими принципами естественных наук.

Что это за запах? Окна в туалетах закрыты. Воняет блевотиной. Масляной кислотой. Может, кого-то вырвало на школьный двор? Отравление алкоголем? Запах повсюду.

– Гуманистическая гимназия – это завоевание нашего свободного демократического общества.

Гуманизм, когда-то это было бранным словом.

Позади Каттнера – большое белое пятно на стене. Закрашенные граффити. Главное, чтобы фасад был в порядке. А за лозунги теперь отвечает он.

– Так как только в свободном демократическом обществе можно получить знания, которые…

Все та же старая песня. Достаточно просто заменить слова «демократический» и «свободный» на «социалистический». В итоге всегда получается воспитание всесторонне развитой личности. Все всегда якобы во имя человека.

Раньше детей нужно было воспитывать прогрессивными и миролюбивыми людьми, а теперь – свободными. При этом свобода – не что иное, как познание необходимости. Абсолютно свободных людей нет. Да и быть не может. Взять хотя бы обязательное школьное образование. Ведь это же предписанное государством лишение свободы. Изобретение Совета региональных министров образования. Передача знаний здесь – вовсе не главное. Главное – приучить детей к установленному распорядку дня и к господствующей в настоящий момент идеологии. Это обеспечение неприкосновенности власти. Несколько лет контроля для предотвращения зла. В гимназии дети заняты до достижения совершеннолетия. Из них делают добропорядочных граждан. Послушных верноподданных. Резерв для пенсионной системы.

– Анализ. Интерпретация. Самостоятельность. Способность суждения. Критическое мышление…

Знакомые речи. Критическое мышление допускалось и раньше. Только верное линии партии. Когда система больна, необходимо особенно пристально следить за своим здоровьем. А суть здоровья – в умении приспосабливаться.

– Но прежде всего, креативность!

Теперь еще этот убийственный аргумент. Креативность сегодня как Бог. Ее нельзя измерить, нельзя доказать ее наличие, значит, ее не существует. Химера, за которую цепляются неудачники. Кто не умеет ничего, тот креативен. Главное, Шваннеке безумно счастлива. Как будто он ей перед всей школой орден вручил.

– Разделение знания на отдельные, независимые дисциплины условно. У всех предметов есть нечто общее.

Ну и что? Что это значит? У всех людей есть нечто общее. Появившись на свет, каждый из нас попадает в ловушку, из которой еще никому не удавалось ускользнуть. У всех есть отец и мать. От их воли все мы зависим в течение долгих лет. Эта зависимость – просто длительное лишение свободы. Тишина во время послеобеденного сна под дюреровским зайцем. Его длинные усы, крестовина окна в его черном зрачке. Лапы рядышком, изготовка к прыжку. В какой-то момент появляется привычка, которую легко спутать с привязанностью. Мерзкая пенка на кипяченом молоке. Стокгольмский синдром. Генотип – единственное, что получаешь от них в наследство.

– Учеба не заканчивается, никогда… мы учимся всю жизнь… не для школы, а для жизни…

Он не гнушается ни одной прописной истины. Теперь еще только Ленина не хватает: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Вонь не проходит. Надо попробовать дышать ртом.

– Мы всю жизнь ходим в школу.

Это уж точно. Но какой от этого прок? Подготовиться к действительно серьезным проблемам все равно невозможно. К рождению, росту, обмену веществ, старению. Этому нельзя научиться. Это все происходит само собой. Для нее все еще было загадкой, почему родители не расстались. Два человека по непонятной причине каждую ночь спали вместе в одной двуспальной кровати. Без какой бы то ни было необходимости. Настоящей парой они, во всяком случае, не были. Никогда. Так и не смогли стать. Отец так рано умер. Просто упал, как будто у него не хватило мужества оставить их, просто больше не вернуться после одной из своих долгих лесных прогулок. Она часто ходила вместе с ним. Они наблюдали за животными и собирали грибы, мать потом нехотя их готовила. Каждое найденное перышко они складывали в мешок, а весной вытрясали его на лужайке. Чтобы помочь ласточкам строить гнезда. Однажды ей разрешили присутствовать на охоте. Вместе с другими загонщиками она колотила по стволам деревьев. Гнала черную дичь под прицелы. В чаще прятались с оружием те, у кого было разрешение на охоту, члены партии, коллеги отца. Такие у них были привилегии. Окружной комитет партии. Кем был отец на самом деле, не знала, наверное, даже мать.

– Мы живем в обществе, где знания – это капитал, образование – наивысшее достояние…

Вечно эти призывы о необходимости инвестировать в образование. Кто собирается в вуз, все равно уедет. А ведь стремление к образованию – это зачатие, питание, репродукция. Да здравствует моногамия. Дилемма сохранения вида. Клетки размножаются и отмирают. Сгусток протоплазмы. Крошечная каморка, микроскопические элементы, сильно увеличенные. Omnis cellula е cellula [5] . Целое, состоящее из множества отдельных частей. Высокоуровневое распределение труда. Каждый организм – исключительно сложный механизм. Государство, где мельчайшая частичка имеет свое назначение. Колонии генетически идентичных клеток. Существование одних клеток за счет других. Лучшее государство. Лучшая страна. Наша родина. Солнце восходит на востоке. Так говорил отец. Вперед к свету. Как растения.