Читать интересную книгу Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

Ее глаза закрылись, она отключилась.

Я положила руку ей на лоб – самый интимный жест из всех, что я позволила себе по отношению к ней.

Я не жалела, что нарушила свое обещание. У нее было право знать правду. Кроме того, она ведь сама догадалась. Два дня спустя, когда я увидела отчаяние в ее глазах, я спросила себя, будет ли она бороться или уже сдалась.

Она почти ничего не ела, говорила, что ее мутит от лекарств. Больничная овсянка остывала и густела. «Ешьте, Ямасиро-сан, – говорила медсестра. – Если не начнете есть, мы переведем вас на внутривенное питание». Она закрывала глаза и сжимала зубы, злясь на весь мир и на один шаг подходя ближе к могиле.

Заглянул доктор. У него были новости.

– Анализ крови хороший, – сказал он. – И шов неплохо заживает.

Как только за ним закрылась дверь, она прошипела:

–  Усо баккари. «Вранье, все вранье».

– Послушайте, – сказала я. – Если вы хотите выздороветь, вы должны надеяться и позитивно смотреть на вещи.

– Тебе все равно, умру я или нет, – ответила она. – Ты даже надеешься, что умру. Я знаю. Я ведь тоже когда-то была снохой.

Я принесла ей рисовые шарики с кислой сливой, пирожные с зеленым чаем, рыбу – все ее любимое, – но она ни к чему не притронулась.

Наконец я не выдержала, привезла Кея и посадила его на кровать с ложкой и пудингом.

– Обатян, скажи «а-а-а». – Кей набрал пудинга и осторожно поднес его к губам бабушки.

Сначала она не хотела открывать рот, но не смогла устоять перед обаянием малыша. Она улыбнулась и попробовала пудинг.

Кей засмеялся и захлопал в ладоши. Я притворилась, что не заметила, что она сдалась.

По утрам, когда Юсукэ уходил на работу, я шла в комнату Кея. Долго смотрела на него – иногда по десять минут, – а потом будила его, щекоча пятки перышком и целуя в живот. Он крутился в постели, улыбался и никак не хотел открывать глаза.

Он был уже достаточно большим, чтобы кататься на трехколесном велосипеде, и самостоятельно умываться, и даже отвечать на телефонные звонки. Но я как маленького относила его к столу, на котором был накрыт завтрак. Он просыпался перед омлетом и треугольными тостами с маслом.

В то время он увлекался динозаврами и все время, пока его рот не был занят едой, перечислял названия этих древних рептилий: мастодонт, тираннозавр, бронтозавр, раптор. Я задавала вопросы, просто чтобы подольше побыть в мире, который так его интересовал.

– А бронтозавры плотоядные или травоядные?

– Они едят траву, – отвечал он профессорским тоном, – значит, травоядные.

– А рапторы?

– Мясо. Плотоядные.

Я взглянула на часы и поняла, что опаздываю. Если не оторвусь от Кея и не займусь делом, то не успею в больницу к завтраку.

Кей отправлялся к соседке, но я все равно упаковала ему ланч и собрала целую сумку игрушек. В карман положила свою фотографию.

Миссис Китагава ни за что не соглашалась брать деньги. Каждый раз, когда я приводила Кея, она говорила о чести и об отсутствии неудобств – но, естественно, услуга за услугу. Я уже начала преподавать английский ее дочери, Майе, по сниженной цене. Так сказать, за бесценок, продавала свой сленг и специфические разговорные выражения.

Кей уже умел одеваться сам, но я сама сняла с него пижамные штанишки и рубашку. Вывернутый анпан-мэн остался лежать на полу. Мои руки касались его спины и живота. Его лопатки выступали, как ангельские крылья. Надышавшись его запахом, я надела на него футболку, помогла продеть руки в рукава. Подняв ногу, чтобы попасть в штанину, он обнимал меня за плечи.

Я много раз видела, как он сам обувался, но сейчас взяла его за ногу и надела на нее кроссовку. Затем другую – на другую ногу.

– Почему я должен идти к Майе? – спросил он. Его лицо выражало уныние, как будто для него это было наказание.

– Потому что обатян в больнице. Ты же сам знаешь.

– Но почему мне нельзя с тобой? Ты сказала, она от этого радуется. Я ее покормлю. – Он потянул меня за руку. – Я тебе помогу.

Да, всякий раз, когда он входил в палату, она мягчела. Она старалась жить. Но Кей не обязан делать так, чтобы ей было лучше. Нельзя столько спрашивать с маленького мальчика. Ему ведь всего четыре.

– Обатян быстро устает. Ей нужно отдыхать, а тебе нечего будет делать, пока она спит.

Он топнул ножкой и сдался.

– Эй, ну ты чего нос повесил, – сказала я и взяла его за щечки. – Я буду по тебе скучать. Сильно.

Я провела тот день – и много следующих – с окасан. Я заваривала ей чай, подавала салфетки, стирала белье.

Я понимающе поддакивала, пока она проходилась по своему списку ежедневных жалоб, следила за тем, чтобы она вовремя принимала лекарство, задергивала занавески, когда ей хотелось вздремнуть.

По вечерам меня сменял Юсукэ. За день мы успевали обменяться буквально несколькими фразами. До того вечера, когда он, как гоночный автомобиль, влетел в комнату, где я спала с Кеем.

– Джил!

Я с трудом разлепила глаза и посмотрела на зеленые светящиеся цифры будильника. Было далеко за полночь. Больница закрывалась для посетителей в восемь, но Юсукэ часто оставался дольше, если его мать не могла заснуть.

– Зачем ты сказала матери, что у нее рак?

Руки у него были сжаты в кулаки. Он напряженно держал их перед собой на уровне пояса. Я приложила палец к губам и показала головой на спящего Кея. Затем вышла к нему под резкий свет холла.

– Я не говорила, – прошептала я. – Она сама догадалась.

Он покачал головой.

– Ты это подтвердила. Могла бы сказать ей, что это не так.

– Она не ребенок, – сказала я, сама повышая голос. – Она имеет право знать.

Он издал резкий смешок.

– Она думает, что скоро умрет. У нее депрессия. Она даже не старается поправиться.

– Прости, – сказала я, хотя чувствовала, что мне не за что просить прощения.

– Прости. Ха! Как будто твое «прости» может помочь! – Он сбежал вниз по лестнице и хлопнул дверью. Настало утро, а он все еще не вернулся.

В тот день я отвезла Кея в больницу на несколько часов. Они вместе с бабушкой складывали головоломку. Она рисовала ему картинки на желтых листках из блокнота. Я сидела в углу. Ни свекровь, ни Кей почти не обращали на меня внимания.

Окасан стало лучше. Через несколько месяцев доктор объявил, что у нее ремиссия. Очевидно, что в ближайшее время она не умрет. Или если все же умрет, то не от рака.

Вернувшись из больницы, окасан вернула себе все королевские регалии. Пробило полночь, бал кончился, Золушка опять на коленях, с полотенцем и ведром мыльной воды.

– Помогай матери, – говорил Юсукэ каждое утро, перед тем как уйти на работу. – Не расстраивай ее.

В его присутствии она была приторно-сладкой и все держалась за него своей худой лапкой. Но как только он уходил, она начинала хныкать. «Посмотри, сколько пыли в углах!» – плаксиво нудела она. Или: «От этого пылесоса у меня болит голова. Лучше протри пол влажной тряпкой!»

Мне казалось, она наказывает меня. Но вот только за что? За то, что я иногда отвлекаю на себя внимание ее сына? За то, что не расшаркиваюсь перед ней и не бросаюсь сломя голову выполнять любой ее каприз?

Иногда мне удавалось отключиться, но в другие дни она успешно портила мне настроение. Я спасалась от нее с помощью книг и фильмов. Искала убежища в общении с моим мальчиком.

Однажды он лазил по ажурной металлической полусфере в парке, а я сидела на скамейке и смотрела на него. Меня изумляла его ловкость. Точность и уверенность его движений.

– Маленькая обезьянка, – сказала я.

Он закинул ноги за перекладину, почесал голову и заверещал как мартышка: «Ки, ки». Затем перевернулся и встал на ноги. При этом из его штанишек выпало несколько камешков.

– Мама, – неожиданно сказал он, – почему ты не любишь обатян?

Я застыла, не в силах произнести ни слова. А он терпеливо ждал ответа.

– Мы разные, – наконец после долгого молчания сказала я. – Нам нравится разная еда, у нас разные представления о жизни. Иногда нам трудно уживаться вместе. Вот и все.

Он снова полез вверх, но на этот раз медленно и задумчиво.

– Потому что ты из Америки.

– Ну… да. – Мне не хотелось объяснять, насколько все сложно. – Частично из-за этого.

Он долез до верха полусферы – словно паук, осматривающий свою паутину.

– А как же отосан? Он не из Америки.

– С ним мы тоже разные. – У меня вдруг все похолодело внутри. Солнце уже садилось, но дело было не только в этом.

Я решила сменить тему.

– Кей, давай слезай. Пойдем домой. Поможешь мне сделать рис с карри.

Он быстро спустился и прижался ко мне.

– А можно я буду чистить морковь?

– Если хочешь, то и картошку тоже.

Мы потихоньку пошли домой, то и дело толкая друг друга, но не разговаривая. Я немного боялась, что если начну говорить, то расскажу ему чересчур много. Уже несколько месяцев я ощущала себя как будто в тумане, не знала, как мне относиться к тому или этому, но под его чистым детским взглядом все приобретало четкость и пугающую определенность.