Читать интересную книгу Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

Я представляю себя утыканной иголками. Получается что-то вроде дикобраза.

– Ну, не знаю, Эрик. Я нормально себя чувствую. Чуть голова побаливает, и все.

Эрик закатывает глаза, одновременно ставя машину на ручной тормоз.

– Перестань. Хочешь, буду держать тебя за руку?

Мы попадаем в приемную, где журчит механический водопад. Наверное, вместо аквариума, для успокоения нервов. Освещение тихое, приглушенное – ощутимый контраст с резким ярко-белым больничным светом. Уютные диваны приятного розовато-лилового цвета.

– Хорошая обстановка, – говорю я. – Я уже чувствую себя лучше. – Но, взглянув на девушку за стойкой, я начинаю нервничать. У нее кольцо в носу и желтые крашеные волосы. Она читает мангу. Что это за доктор такой, который выставляет такое чудо в приемную? Может быть, медицина для него не более чем хобби? Других пациентов не видно. Такими темпами на жизнь не очень-то заработаешь.

Проходит несколько минут. Девушка отрывает нос от манги и произносит мое имя. Эрик кивает – мол, все будет хорошо. Потягивается и, кажется, собирается вздремнуть.

Я прохожу сквозь занавеску из бусин на веревочках и оказываюсь в кабинете. К счастью, доктор Сато выглядит вполне нормально – коротко подстриженные черные волосы, большие очки в пластиковой оправе.

– Ударились лбом, – говорит он по-английски.

– Да. – Что, на самом деле так заметно?

Он светит фонариком мне в глаза, заклеивает шишку, выписывает рецепт.

– У вас легкое сотрясение мозга. Принимайте вот это, если голова сильно разболится. И не пейте спиртного сегодня.

Неужели моя репутация идет впереди меня?

– Спасибо. – Я дожидаюсь, пока желтоволосая девушка принесет мне таблетки, затем Эрик отвозит меня домой.

Сегодня у меня смена в «Ча-ча-клубе». Господи, как деньги нужны. Хозяин квартиры вдруг вздумал повысить арендную плату, а расходов на адвоката никто не отменял.

Я надеваю вязаное платье. Пускай моя серферская фигура отвлекает от шишки на лбу. Но только я захожу в клуб, как вижу, что мама Морита качает головой. Ко мне подбегает Бетти:

– Что случилось? Он что, тебя избил?

Он? Кого она имеет в виду? Того якудза, который приходил сюда несколько недель назад?

– Меня ударило доской для серфинга.

– Кто-то ударил тебя доской для серфинга?

– Нет. Просто так получилось.

Я собираюсь все объяснить, но тут подходит мама Морита и протягивает мне две банкноты по десять тысяч иен.

– Если тебе нужны деньги, возьми, – говорит она. – Но работать тебе в таком виде нельзя.

Я чувствую, что эти деньги мне еще аукнутся. У мамы Мориты золотое сердце, но от этого она не перестает быть владелицей хостес-клуба. Бизнес есть бизнес. Но деньги я все равно беру.

Вот так и вышло, что я сейчас одна, трезвая как стекло и слежу за домом, где живет мой сын.

* * *

В тот день, когда я ушла от Юсукэ, я потеряла дом, в том числе и ту комнату, которую я наконец-то стала считать своей. Не покривлю душой, если скажу, что не один год прошел под этой крышей, прежде чем я перестала постоянно чувствовать, что я тут «гость» и меня просто терпят. Энергия – тонкая штука, просачивается всюду. Моя энергия понемногу стала задерживаться в этих комнатах, которые поначалу были мне тюремной камерой. Стены начали впитывать ее, она собиралась в углах, словно пыль. Картины на стенах, запах приготовленных мной блюд и соусов, отзвуки музыки, которую я слушала, – даже Юсукэ иногда бессознательно напевал мои любимые песни, – все это были знаки моего присутствия. Мои споры, мои семена.

Вопреки всему, я полюбила этот дом. Его маленькие комнаты. Углубление для ног в полу под котацу – зимой мы сидели за этим японским столиком, грелись и чистили апельсины. Маленький сад, окруженный близко посаженными стеблями бамбука, – попасть туда можно было через широкую раздвижную дверь. Альков, где каждую неделю мы расставляли новую композицию из живых цветов, а картины менялись в зависимости от времени года. Я полюбила ступени из красного дерева, которые вели в нашу спальню, тонкую резьбу на перилах, гладкие столбы, поддерживающие крышу над крыльцом. Тщательно подобранные камни, которыми был выложен пол в ванной комнате.

Временами я так скучаю по всему этому, что мне хочется сжечь свою убогую квартиру. Но я понимаю, что такими мыслями только отвлекаю себя от того, что я потеряла на самом деле.

Уже стемнело, прохожих стало гораздо меньше. Время от времени мимо проходят добропорядочные граждане с собаками на поводке или сигаретами в зубах. Другие, в скользких спортивных костюмах, бегут или идут энергичным спортивным шагом. В темноте никто не обращает на меня внимания. Чтобы не выделяться, я тоже стараюсь не стоять на месте. Завидев какого-нибудь прохожего, я нетерпеливо смотрю на часы, оглядываюсь на дорогу. Когда он исчезает из виду, я снова поворачиваюсь к дому.

На часах девять. В кухне горит верхний свет, в гостиной – торшер. Окна открыты настежь, двери раздвинуты, чтобы впустить вечернюю прохладу. Моя бывшая свекровь считает, что кондиционер – страшно вредная штука. Она скорее будет весь день обливаться потом, чем позволит себе жить в искусственном климате.

Благодаря этой ее привычке я вижу голову сына. Он сидит перед телевизором. Не могу рассмотреть, что идет. Надеюсь, окасан следит за тем, какие передачи он смотрит, – лучше что-нибудь научно-популярное, например о том, как устроен организм человека, или о дикой природе, а не какой-нибудь сериал про полицейских.

На волосах Кея отсвет от телевизора. Я долго смотрю на это.

На часах уже больше десяти. Кей по-прежнему сидит перед телевизором. Она что, забыла, что в это время он уже должен спать? Ведь ему утром в школу. Может, мне стоит сделать анонимный телефонный звонок в службу опеки?

Юсукэ еще нет. Наверно, ужинает где-нибудь с клиентом или – от этой мысли у меня начинает сосать в живо те – кувыркается со своей новой подружкой в лав-отеле.

Мочевой пузырь вот-вот лопнет, надо найти туалет. Что я и делаю. Затем возвращаюсь на свой пост. Мне должно хватить сил до утра.

Теперь свет горит только на крыльце, остальной дом погружен во тьму.

Я знаю, где он спит. Средняя комната на втором этаже. Простая неширокая кровать. Мишень для дартса на двери. Мне это рассказала Майя, но я и так все представляла правильно. Постер с футболистом Накатой Хидэтоси, стеклянный шар с метелью из Диснейленда.

Стою еще час, воюя с комарами и вытирая лицо носовым платком. Набираюсь мужества открыть входную дверь.

Набравшись смелости, берусь за ручку и бесшумно вхожу. Оказываюсь в темной прихожей. Могу поклясться, что слышу тиканье всех часов в доме. Мать Юсукэ посапывает во сне.

Сердце стучит в грудную клетку. В голове совершенно пусто. Я так боюсь, что вот-вот упаду в обморок, но все же предусмотрительно снимаю туфли.

За время моего отсутствия тут ничего не изменилось. Вазы с цветами на тех же местах. Я хорошо помню, какие доски на полу и лестнице скрипят.

Я ставлю ногу на нижнюю ступеньку, и тут в окно врывается вспышка белого света. Фары. Взревел и затих двигатель. Юсукэ приехал.

Проснется его мать или нет – мне уже все равно. Несусь обратно в прихожую, хватаю туфли – в это время Юсукэ хлопает дверцей машины – и через черный ход выскакиваю на улицу. Прячусь в тени от навеса для автомобиля и провожу там остаток ночи, глядя на окно Кея.

Примерно в два часа в кухне загорается свет. Это мать Юсукэ. Она подходит к раковине, наполняет стакан водой. Пьет и смотрит в окно, в темноту. Она в ночной сорочке, которая неопрятно висит на ее худом теле. Она трогает рукой бледную грудь. Я знаю, что там есть шрам. Я его касалась.

1995

Я помню тот день, когда мы с Юсукэ сидели в кабинете врача. Кей спал у меня на коленях. Я переложила малыша поудобнее. В речи врача было много медицинских терминов, которых я не понимала. Но я смогла разобрать два слова «ган» (рак) и «сюдзюцу» (операция).

Я следила за лицом Юсукэ, стараясь по степени его напряженности понять, насколько все серьезно. Глаза у него были сухие. Он кивал – медленно, с пониманием. Казалось, надежда еще есть.

А что, если она умрет? Что там Конфуций говорил о сиротах? Что-то вроде того, что сын навеки привязан к могилам родителей. Моя свекровь верит, что дух ее мужа рассердится, если она утром не поставит ему чашку зеленого чая или не положит на фамильный алтарь сигарету для него, словно это какое-нибудь благовоние.

Юсукэ, по-моему, придерживался мнения, что это все предрассудки, но тем не менее каждое утро вставал на колени перед алтарем и пропевал сутру.

Я ничего такого не делала. Все молча принимали и вежливо игнорировали мое неверие. Что с варвара взять. Вполне возможно, что окасан будет молиться покойному мужу, когда узнает, что у нее рак.

Но, когда мы, поклонившись, вышли из кабинета и я отдала Кея Юсукэ, он сказал:

– Не говори матери про рак, ладно? Скажем, что это доброкачественная опухоль.