Читать интересную книгу Там, где кончается волшебство - Грэм Джойс

– До чего же ты грубая! – спокойно сказала я. – Да и потом, я не хочу, чтобы он меня трахал.

– Но ты же говоришь, он не урод. – Джудит обдирала травинки.

– Тогда сама с ним и встречайся, – отрезала я.

Она притворилась, что обдумывает предложение, но потом так протянула: «Неее», будто я подсунула ей выдохшееся пиво.

Я повернулась к югу, туда, где в сумерках тонул пригорок, прозванный здесь Заячьей горкой, и к перекатным лугам и призадумалась, подходит ли мне Артур. Что важно? Во-первых, как от мужчины пахнет. Мужчина должен пахнуть правильно. И дело тут не в гигиене. Взять Артура – он вечно выдраен и начищен до блеска. А Чез, напротив, не то чтоб часто моется, но от его запаха меня тоже не воротит. Уверена, найдется куча женщин, которым запах Чеза покажется весьма привлекательным. По мне, так ты сначала нащупываешь человека носом, а уж потом влюбляешься.

Двигаемся дальше. Случается, мужчина симпатичный на лицо, но как-то странно держится: излишне подается вперед, чересчур отклоняется назад, кренится вбок, сутулится, да мало ли что, – а впечатление портится. Ну и конечно, следующее по важности – голос.

Ласкает ли он слух. Взять Артура. Пахнет он хорошо, а разговаривает не очень. Какие-то есть в его голосе слишком звонкие нотки, какое-то легкое позвякивание. Ну разве можно расслабиться в компании мужчины с позвякиванием в голосе, пусть даже легким? И вот еще: Артур все время бьет себя локтями по обшлагам куртки. Выходит шумно и неприятно.

Наверное, я капризничаю, решила я. Ну разве кто-нибудь когда-нибудь взвешивает? Какая глупость. Но чем сильнее я пыталась думать о достоинствах Артура, тем больше скапливалось против него возражений. А я ведь, на секундочку, позвала его лишить себя девственности!

Потом я заметила высоко в небе движущуюся звездочку – наверно, спутник.

– Смотри, – показала я Джудит. – Вдруг это спутник? Такой же, как тот, на котором летала Валентина Терешкова.

– Кто-кто?

Пришлось объяснять ей, кто такая Валентина. Хотя, на мой взгляд, такие вещи обязана знать любая женщина.

Джудит покосилась на меня:

– Откуда ты все это берешь?

– Я просто знаю, куда смотреть. Он пролетает тут каждый вечер в одно и то же время. Может, в этом спутнике летает мертвая собака.

– Что?!

– Русские запускали в космос собак и обезьян. Естественно, они там умерли. Но продолжают кружиться вокруг Земли.

– Как? С мертвыми обезьянами внутри? – Джудит остолбенело следила за безмолвным полетом спутника.

Я пожалела, что рассказала ей. Бывает, узнаешь что-то новое, и мир твой никогда уже не будет прежним. Я быстренько сменила тему:

– Думаю, после пятницы, ну, после Артура, я буду готова Обратиться.

Она оторвалась от рассматривания спутника и недоверчиво взглянула на меня. Уже открыла рот, чтобы высказаться, но я так зыркнула на нее, словно предупреждала: не смей.

Для Джудит, как и для Мамочки, решение об Обращении упиралось исключительно в веру. Поэтому, раз я решила, значит, несмотря на все мои протесты, верую, как и они. Не тут-то было. Я продолжала не верить. Во всяком случае не всему. И вовсе не так искренне, как Мамочка, Джудит и прочие из числа избранных.

Сказать по правде, меня к такому решению подтолкнула безысходность. Сначала я лишилась Мамочкиного бдительного руководства, теперь могла лишиться крова и привычного образа жизни. Да и кто знает, что ждало меня впереди? Мне оставалось либо укрыться в подоле жизни, уготовленной мне Мамочкой, либо, отвергнув прошлое, пойти по совершенно новой, мылом вымытой, пропахшей антисептиком дорожке, обвешанной со всех сторон дипломами, но лишенной света и воображения. И хоть мой бедный мозг без устали метался между двумя описанными крайностями, сердце выбирало Мамочку. Любовь выигрывала у трезвых доводов рассудка.

Меж тем задачка, которую мне предстояло разрешить, была не из простых.

Я собиралась Обратиться.

Для этого мне потребуется как минимум один помощник, а лучше двое. В таких вещах необходимо, чтобы рядом находился кто-то, кто может в случае чего удержать от глупостей. Я искренне считала, что могу рассчитывать на Джудит.

На следующий вечер планировалось первое занятие в акушерском колледже. Хотя бы отвлекусь, подумала я. Вышла из дому чуть пораньше: чтобы до колледжа успеть зайти к Мамочке. Так получилось, что никто не останавливался, и мне пришлось воспользоваться силой ментального воздействия, чтобы тормознуть машину.

Это совсем не так уж сложно. Я часто упражнялась в школе или, там, в автобусе. Фиксируешь взгляд на чьем-нибудь затылке, настраиваешься, чтобы человек обернулся, и он в итоге оборачивается. Куда он денется! Так и с машинами. Когда я залезала уже в остановившийся автомобиль, сзади, в мое обычное время, подъехал Артур. Он пронесся мимо, но я успела заметить выражение горести и муки на его лице.

Водитель, мужчина средних лет, пропахший металлозаводом, сокрушался, что его не повысили. Хотя он заслужил. Похоже, я недостаточно внимательно слушала, поскольку высадил он меня на окраине Лестера, и целую милю мне пришлось шагать пешком. Стоял прозрачный весенний вечер, на город ложились сумерки. Тут и там зажигались огни, и сердце мое ликовало от предвкушения новой жизни. Флаг весело реял на флагштоке на Лондон-роуд, машины радостно бибикали.

– Сливянку притащила? – спросила Мамочка.

– Да, пинту.

Сливянки у нас было хоть залейся. Мамочка настаивала в ванной спирт на можжевельнике, а чтобы избавиться от привкуса, добавляла сливу.

– Вылей в ту вазу. Не беспокойся, никто не заметит. Завтра еще пинту принеси.

– Еще? Ты что, так быстро выпиваешь?

Мамочка хохотнула:

– Я торгую.

Я обвела палату взглядом. Две бодрые седые старушенции с припудренными носиками сигналили мне, что, мол, все зашибись. На тумбочке у Мамочкиной кровати стояла ваза с тремя искусственными розами на длинных стеблях. Сестер поблизости не наблюдалось, поэтому я сделала, как мне велели: достала розы, влила в вазу контрабандную настойку, поставила розы на место.

– Девчата переправляют бухло в мужскую палату. На вот, – проговорила Мамочка, вытаскивая из кармана и протягивая мне фунтовую бумажку и пару шиллингов – выручку от ее подпольного бизнеса; и я подумала: а вдруг ей все известно?

Вместе с тем она казалась очень утомленной. Почти не слушала про страсти-мордасти на ферме Крокера. О мухоморах я тоже решила не говорить. Зачем ей лишний раз расстраиваться! Когда я поднялась немногим раньше обычного, она не возражала.

В аудитории сидело девять женщин, включая меня, и я была, похоже, самой молодой. Некоторые из них решили из-за беби-бума вернуться к акушерской деятельности после длительного перерыва, но живо усвоили, что им еще учиться и учиться – чуть ли не больше, чем остальным. Вела наш курс некая миссис Марлен Митчелл, суровая гранд-дама в одежде медсестры, нависавшая над нами с кафедры, как гипсовый святой. Миссис Марлен Митчелл прекрасно осознавала собственное превосходство. Я сразу рефлекторно втянула голову в плечи и живо вспомнила свою забитость школьных лет.

К счастью, оставаться невидимкой можно было даже в таком небольшом коллективе. Миссис Митчелл любила поболтать и не любила, когда ее перебивали. А поскольку слушать я могла сколько угодно, меня такое обучение вполне устраивало. Я быстренько смекнула, что смогу спокойно прохлопать ушами оба семестра, получить диплом и продолжать работать, руководствуясь Мамочкиными проверенными методами.

В тот первый вечер МММ, как вскоре мы ее прозвали, держала приветственную речь. Я помню вазу с нарциссами на столике у отворенного окна; в класс лился сумеречный весенний аромат. У МММ был жуткий прикус, гораздо хуже, чем у Греты. Кошмар, учитывая, что один из ее передних зубов был шоколадного цвета. Я все сидела и думала: только представь, что увидит бедный малыш, вылезая из утробы. Коричневый зуб – первое, на что он посмотрит в этом мире. Жестоко и недостойно, сказала бы Мамочка. Поэтому я пыталась отогнать от себя такие мысли, но они еще больше лезли мне в голову.

Она вещала, вытянувшись во фрунт, как недвижная статуя со скрещенными на груди руками. Меняла позу, только чтобы снять с носа очки в громоздкой черной оправе и взглянуть на часы, булавкой прикрепленные к нагрудному карману темно-синей накрахмаленной формы. Лишь в эти минуты кому-нибудь – естественно, не мне – удавалось вклиниться в ее монолог.

– Можно задать вопрос? – спросила в одну из таких пауз сидевшая неподалеку егозливая дама, которую, как выяснилось, звали Бидди.

Не то чтобы МММ сказала «да», но этак слегка махнула рукой, будто говоря: «Пожалуйста, но только побыстрее».

– Вот вы сказали, что на занятиях мы поговорим о смесях. Я лично против смесей. Что же тогда нам делать – тем, кто против?

Бидди была коренастой бабенкой с добродушным красным лицом. Она огляделась в поисках поддержки: большинство глаз были опущены.