Когда Тиньков, Гладуш и Аношин пришли (а точнее, приползли по-пластунски) к нам на передовую, первым их вопросом было:
— Горючее, снаряды есть?
— Есть, — отвечает лейтенант Погорелов.
— Люди накормлены?
— Нет.
— Почему?
Я принес из танка вещевой мешок, где хранился сухой паек. Его нам выдали на пять дней вперед перед форсированием Вислы. Но когда танк шел с отмели к берегу, вода, набравшаяся внутрь машины, обратила сухой паек в «мокрый». Капитан Тиньков посмотрел на эту кашицу из хлеба и концентратов, сказал, что еду экипажу подвезут немедленно. И верно, вскоре, в сумерках, пробрался к нам боец с термосами, где был горячий жирный суп и каша с мясом. Кроме того, он принес и сухой паек.
Мы ужинали, когда высоко в ясном закатном небе прошли на восток эскадрильи «юнкерсов». К этому времени по вновь наведенному, теперь уже свайному, мосту переправился через Вислу весь 3-й батальон, а невдалеке от нас встала на огневую позицию зенитная батарея Войска Польского. Она вела огонь по «юнкерсам». Команды наших соседей были понятны и без перевода. Самолет, например, называется у них «летак».
Часов в десять вечера в роте состоялось партийно-комсомольское собрание. Пришел к нам и замполит капитан Тиньков. Он ввел коммунистов и комсомольцев в курс последних событий на плацдарме. Рассказал, что пехоты здесь мало, поэтому 16-й танковый корпус придан 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова.
— Нынче некоторые из вас познакомились с гвардейской пехотой в бою, — добавил Тиньков. — Как впечатление?
— Крепко дерутся, — отвечаем.
— Соратников по Сталинграду никто не встретил?
И он рассказал, как 16-й танковый и наша 107-я бригада вместе с 8-й гвардейской армией (она тогда была еще 62-й армией) защищали Сталинград, как была окружена и ликвидирована 300-тысячная фашистская группировка.
— Надо помочь пехоте расширить плацдарм, — закончил он. — Завтра утром переходим в наступление.
Таким был метод Тинькова в работе с людьми. Командиры ставили нам конкретные боевые задачи, а он, замполит, всегда искал, находил и разъяснял нам внутреннюю связь событий, стремился, чтобы каждый солдат понял общую ситуацию, сложившуюся в такой-то момент на таком-то участке. Это очень помогало в бою. Совсем по-иному воюешь, когда осознаешь, что, как и почему происходит далеко вокруг твоего танка, когда твой взгляд на события не ограничен куском местности, который видишь через триплекс.
Подобный подход к рядовому бойцу, стремление расширить его боевой и политический кругозор я наблюдал у многих командиров и политработников. Еще в июне сорок первого года, когда 126-я стрелковая дивизия попала в окружение под Шяуляем, командир 358-го артполка майор Анисимов сказал нам: «Наша цель — Полоцкий укрепленный район. Там должна быть 11-я армия». И мы, прорываясь из окружения, иногда группой из пяти — семи красноармейцев и сержантов упорно шли к Полоцку и в конце концов соединялись с полком и дивизией. Случилось это потому, что мы знали, куда и зачем идем.
Попав во 2-ю танковую армию, я увидел, что и ее командующий генерал Богданов, и комбриг Тихон Порфирьевич Абрамов, и его замполит Дмитрий Иосифович Цыган, и многие другие командиры не упускали случая поговорить с солдатами по душам, объяснить общую задачу. Причем умели сказать коротко и образно, без лишних деталей. Мы, рядовые и сержанты, чувствовали это доверие к нам и платили за него славными боевыми делами.
Но вернусь к событиям средины августа на магнушевском плацдарме. После собрания в нашей роте капитан Тиньков ушел в соседнее подразделение, а мы стали готовиться к бою. Ночь была душная, безветренная. Да и вообще август сорок четвертого года запомнился мне изнуряющей жарой. Утром, в одиннадцатом часу, когда началось наступление, в танке нечем было дышать. Фашистская тяжелая артиллерия и бронепоезда вели массированный огонь по нашим позициям.
Танки прошли около километра выгоревшим полем, а пехоты нашей что-то нигде не видно. Проскочили посадки из чахлых, с побуревшей листвой акаций, впереди открылось уже ржаное поле. Увидел наконец пехотинцев. Их двое, с автоматами. Слева перебегало еще несколько человек. Пыльные буруны очередей немецкого крупнокалиберного пулемета пробежали по ржи. Вот пули пробарабанили и по лобовой броне танка. Голованенко — наш стреляющий, шахтер из Ворошиловграда — первым заметил пулемет, который вел огонь с опушки редкой рощи. Пулемет был смонтирован на автомашине. Голованенко сбил его сразу же. Подъехали к ней. Машина горит, возле нее громадная куча стреляных гильз. Трупы шестерых фашистов.
Невдалеке ударили немецкие танковые пушки. Чувствуем, бьют вслепую. Слышат нас, но не видят. Подбегают пехотинцы, которых мы обогнали во ржи. Кричат, что впереди, за лесом, речка Пилица и брод. Фашистские танки Т-III и пять-шесть машин с автоматчиками отходят лесом в нашем направлении. Не иначе как прорываются к броду.
Лейтенант Погорелов развернул взвод, пошли на сближение. Из леса на опушку выехал немецкий средний танк — прямо под наш огонь. Два снаряда попали в него одновременно. Рванулись мы в глубь леса. Он редкий. Видно, как с вражеских автомашин спрыгивают и разбегаются солдаты, как пытается остановить их офицер. Стучат танковые пулеметы, офицер падает, скрежещет под гусеницами раздавленная автомашина.
Идем к речке Пилице. Вот и она. С первого взгляда вижу, что пройти ее нельзя. Даже не доходя полсотни метров, танк начинает садиться. Почва зыбкая, как студень. За рекой три домика под шиферными крышами. С чердака одного из них бьет пулемет. Голованенко стреляет, сшибает пулемет вместе с крышей. Тут же сильнейший удар в башню, треск, снопы искр внутри танка, как при электросварке. Слышу голос Володи Голованенко:
— Серега, ничего не вижу.
Он сильно контужен. Лейтенант Погорелов сменяет его у пушки.
Огонь противника усиливается. Отвожу машину к лесу, щупаю глазами берег, ищу следы колесных или гусеничных машин. Где же он, этот брод? Нигде никакого на него намека. Жара невыносимая, хочется пить, язык стал как рашпиль.
До семнадцати часов мы вели огневой бой с артиллерией и танками противника. Подбили еще одну противотанковую пушку. Брод так и не нашли. Получили по радио приказ перейти к обороне.
Отошли мы на удобные позиции, осмотрелись. Поблизости только одна машина. А еще три танка из нашей роты сидят в трясине по башню. Противник ведет по ним огонь — не подступись. Но кое-как все же удалось подцепить за трос машину Пермякова. Трос короткий, я должен тащить засевший танк с открытого места. Это еще ладно! Но когда начал его тащить, то и моя машина стала садиться в болото. Что делать? Решили подождать до сумерек. Подойдет батальон — вытащим. Чтобы обмануть фашистов, экипажи двух танков после нескольких довольно близких разрывов вражеских снарядов выкинули из люков на броню дымовые шашки, а сами отошли в лес. Издали такое впечатление, что танк подбит и горит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});