Читать интересную книгу У самого Черного моря. Книга III - Михаил Авдеев

Явно скучным голосом (сам себя не узнаю) даю команду по радио:

— На мелкие цели не размениваться. За одиночными машинами не гоняться. Без приказа никому не атаковать.

Время шло, а настроение портилось все больше и больше. Действительно, словно над нами решили посмеяться: два раза мы встречали довольно крупные скопления войск противника. Но их уже усиленно «обрабатывали» другие авиасоединения.

— Может быть, поможем? — равнодушно спросил штурман, заранее зная ответ.

— А зачем, — я махнул рукой, — без нас справятся…

Только два раза было разрешено эскадрильям атаковать: один раз воинскую колонну, второй — скопление автомашин. С ними было покончено довольно скоро, и снова продолжался наш «унылый» «безрадостный» полет.

Я уже собирался дать команду на возвращение домой, когда вдруг у Аккермана заметил идущий на полной скорости воинский эшелон. Пригляделся — состав смешанный: цистерны, техника под брезентами, несколько классных вагонов. Кажется, это то, что нам нужно.

— Внимание! — чувствую, как голос мой явно повеселел. — Атакуем эшелон. Мое звено начинает. Вторая эскадрилья наносит второй удар. Остальным — следить за воздухом…

— Есть!

Резко бросаю машину вниз. Иду прямо на паровоз: прежде всего состав нужно остановить.

Заработала пушка «яка», его пулеметы.

Вроде бы заход удачный: над паровозом взвилось облако пара и дыма. Состав резко тормозил.

Разворот влево, набор высоты, и я уже наблюдаю работу ребят.

Истребители разошлись веером. Одни бьют по голове, другие — по хвосту состава.

Из вагонов выскакивают фашисты. Падают кто куда — в кюветы, у железнодорожной насыпи, в ямы. Многие тут же валятся, не успев укрыться: пули с истребителей сделали свое дело.

Огляделся — в воздухе все в порядке. Значит, и мне можно включиться в дело.

Выбираю мишенью огромный товарный вагон в середине состава и точно захожу на него.

С высоты 350–400 метров даю очередь.

Не знаю, что было в вагоне. Видимо, боеприпасы: страшный взрыв разметал состав. Мой «як» подбросило в высоту, и я сразу почувствовал запах бензина.

— Товарищ командир, машина повреждена. Течет бензин из баков. Нужно немедленно возвращаться, — голос штурмана Новикова спокоен. Но за этим деланным спокойствием чувствуется волнение. Знаю — сам Новиков в любой, самой сложной ситуации останется на посту до конца. Волнуется за меня.

Делать нечего, придется передавать команду заместителю:

— Машина повреждена. Иду на аэродром. Штурмовку продолжать до полного уничтожения поезда.

Разворачиваю машину, оглядываюсь. Ястребки заканчивают дело: взрываются и летят с насыпи вагоны. Даже степь у железнодорожного полотна полыхает оранжевым пламенем.

— Мда, — неопределенно хмыкнул механик, осматривая машину на аэродроме. — Интересно, как это вы с пустыми баками дотянули. Черт знает, чем это все могло кончиться… а вы, — обратился он ко мне, — особенно не грустите. Суток за двое отремонтирую вашего коня. Как новенький будет! «Як» покатили в укрытие…

Вечером был разбор операции. Кто-то внес свою долю самокритики:

— Не нужно было подходить на такую близкую дистанцию.

— А кто же знал, — возразил Новиков, — что вагон начинен взрывчаткой?

Все согласились. Вот уж действительно. На войне — как на войне, и на «скучной» работе можно потерять голову.

Впрочем, вечером она уже не казалась нам такой «скучной».

Море, грезы и «проза жизни»

Странное ощущение испытал я в этом полете. Виною тому — утро и море.

Солнце высекало из неподвижной водяной глади мириады огненных брызг. Золотистый туман над берегом таял, уползал в белые приодесские лиманы, и над всей степью — от края и до края — стояла звенящая, непостижимая тишина.

И даже рев стартующих истребителей не ассоциировался с войной: словно где-то в 39-м или 40-м на зеленом поле Тушина уходили в высоту спортивные скоростные машины.

Что-то сдвинулось в душе. Сказалось все: и выход к государственным границам, и удивление — прошел через такие адовы круги, а остался жив, — и радость победных сводок с фронтов, и ощущение счастья, что победа — не за горами.

Нет, мы не обольщали себя. Знали: впереди еще — и кровь, и утраты. И не все из нас вернутся домой.

Но на войне нельзя жить одними горестными раздумьями. Жизнь — она везде жизнь. А мы были молоды. Поэтому и в оптимизме нам нельзя было отказать. И это, несмотря на то, что мы давали себе ясный отчет в том, что те из фашистских летчиков, кто уцелел в Севастополе или над Кубанью, так, за «здорово живешь», не сдадутся в конце пути.

А цель близка, и рассвет близок, и долгожданный мир, где не бьют орудия и не рвутся ежеминутно тяжелые бомбы…

Я даже размечтался об этой другой, пока нереальной своей жизни, когда аэродром остался уже позади и наши машины легли на боевой курс к берегам Румынии.

«Пойду учиться, — думал я… — Вначале, конечно, отдохну. Хорошо отдохну. Махну куда-нибудь на Волгу, Или на Черное море. Конечно же, на Черное море…»

Я не представлял его спокойным, с золотыми бухтами пляжей, с рокотом волн, а не авиационных моторов. Без черного дыма горящей севастопольской панорамы, без грохота боев над Туапсе. «Придется привыкать», — усмехнулся я. Впрочем, разве трудно привыкать к прекрасному?..

— «Ястреб»! Я — «Волна»! Как меня слышите?

— Я — «Ястреб». Слышу отлично.

— Приближаемся к цели. Может быть, разделимся? — в наушниках голос Локинского.

Оглядываю горизонт.

Пожалуй, Локинский прав. Первая волна самолетов ударит по пирсам из-за холмов. На всякий случай следует прикрыть ее со стороны города. Серьезных атак «мессеров» мы не ожидали. Но внезапный удар даже двух-трех опытных асов может стоить дорого.

— Прикрой от города.

— Есть!

Вижу, как Локинский и его ведомый отваливают от армады машин и берут мористее. Они подойдут к цели слева.

— Приготовиться.

Бросаю самолет вперед.

Проплывают под крыльями пляжи, какие-то постройки. Но вот — длинные ленты причалов. Лес мачт.

Видим, как моряки явно суетятся. Маленький буксир тянет к выходу из ковша порта транспорт.

Сейнеры, как жуки, расползаются в разные стороны. Все ясно — рассредоточиваются.

«Як» резко встряхивает, и сразу сотни разноцветных тюльпанов расцвели по синеве неба: зенитчики открыли по нашим самолетам огонь. К нам тянутся белые, зеленые, красные трассы.

— Атака!..

«Роли» у нас распределены заранее, и только непосвященному кажется, что армада машин разваливается хаотично и бессистемно. Гриб обрушивается на батареи. Я беру на себя корабли.

Не проходит и минуты — внизу море огня. Из черных клубов дыма летят к небу какие-то бесформенные куски железа, искореженные пароходные трубы, разбитые мачты. Второй заход. Третий…

Целей уже не разобрать. В глазах — одно ревущее и все пожирающее пламя.

— Ложиться на обратный курс!..

Команду приходится повторять несколько раз. Увлеченные боем летчики не сразу понимают, что от них хотят.

Неожиданно из рваных облаков гари появляется «як» Локинского. В наушниках гремит его голос:

— Почему домой? Боеприпасов еще много!..

— Обратно пойдем над дорогами.

— Ясно…

Оглядываю строй машин. Пытаюсь их сосчитать. Вроде бы потерь нет. Отлично! Научились ребята воевать! Пригодилась им и севастопольская «арифметика» и многочисленные «синяки и шишки», полученные молодыми по неопытности.

Степь кажется безлюдной. Внизу — как лоскутное одеяло — узкие клочки крестьянской земли. Так непохожие на наши бескрайние колхозные поля.

«Утюжим» воздух десять минут.

Поиск, кажется, безрезультатен. Ничего — «достойного» нашего внимания.

Но что это? На дороге, извиваясь, ползет гигантская гусеница.

Снижаюсь.

Видны повозки, цистерны, автомашины с солдатами.

Видимо, заметили нас: грузовики мчат в степь. Солдаты выпрыгивают на землю, ищут рытвины и овраги. Встают на дыбы лошади.

Проходим над землей почти на бреющем. В прицеле — машина. Нажимаю гашетку, сноп огня, клубы иссиня-черного дыма.

Вырываюсь из этого хаоса, повторяю заход, и только сейчас замечаю орудия. Их успели оттянуть к кустарнику. Сейчас нужна особо точная работа. Сжимаю ручку: так, что дрожь мотора передается, кажется, в самое сердце. Словно я и машина — одно целое.

Бью из пушки. Ребята поддерживают эрэсами…

На вираже оглядываюсь: разбитые лафеты, искореженные стволы. Колеса, раскиданные по земле.

Когда мы взяли курс на восток и в бензобаках горючего осталось, что называется, в обрез, только чтобы дотянуть до аэродрома, я заметил в крыле пробоину. Значит, не миновал меня все-таки шальной осколок…

Но на войне не считаются осколки, прошедшие мимо самого летчика. Раз машина послушна, поет мотор — значит все в порядке. Значит, мы еще повоюем!