Морозова: «Оформить немедленно», — не отступала Надежда.
— Подумаешь, резолюция Морозова!
Стороженко сказал это таким тоном, будто именно он был самым главным на заводе и надо, мол, еще посмотреть, правильно ли поступает Морозов. В то же время в его тоне Надежда уловила обиду. Стороженко был явно недоволен тем, что она сначала обратилась к директору, а не к нему. В этом он усматривал пренебрежение к себе. А в таких случаях, как потом узнала Надежда, был особенно строг и недоверчив.
«Вот это страж!» — подумала Надежда, но не сдалась, не ушла, пока не добилась своего. И сейчас, когда он неуклюже снисходительно, словно в знак примирения, протянул ей руку, Надежде стало и смешно и противно.
— Сейчас я видел товарища Шафороста, — с каким-то беспокойством обратился он к Лебедю.
— Захара Петровича?
— Да, товарища Шафороста.
Стороженко никого из начальства не называл по имени-отчеству, только по фамилии, официально, чтобы никто на мог заподозрить его в подхалимстве. Именно из этих соображений он требовал, чтобы и к нему обращались только по фамилии.
— А он у нас был, — сказал Лебедь. — На завод отправился.
— Это небезопасно. Такому высокопоставленному лицу рискованно ходить без охраны, когда стемнеет. Время крутое, и мало ли всякой шпаны кругом?
— А что на фронте, Стороженко? — ластясь к нему, с тревогой спросила Лариса. Это беспокоило ее сейчас значительно больше, нежели заботы о безопасности брата. Стороженко был для нее непререкаемым авторитетом в военных делах.
— На фронте? Ничего страшного.
— Но ведь людей все берут и берут! — не унималась Лариса.
В беспокойстве Ларисы Надежда уловила не столько волнение из-за событий на фронте, сколько боязнь, что и ее Лебедя заберут. Это было бы для нее равносильно смерти!
Этот вопрос она задавала ему не впервые, и Стороженко авторитетно заявил:
— Беспокоиться нет оснований.
Он по привычке оглянулся и тихонько, словно опасаясь, не подслушивает ли кто-нибудь, открыл тайну:
— Скоро амба гидре. Начисто раздавим. Там уже все продумано, будьте уверены.
— В самом деле? — повеселела Лариса. — А говорят, что немцы могут к самому Днепру прорваться.
— К Днепру? — рассмеялся Лебедь. — Да что ты, Ларочка!
Его смех был искренен. Он, как и многие, был уверен, что война скоро закончится: вражеским силам уже готова ловушка, и они вот-вот будут разгромлены.
— Это панические слухи, Ларочка, — успокаивающе добавил Лебедь.
— Враждебные слухи! — как из кремня высек Стороженко. — О, контра теперь зашевелилась! Всякий элемент выполз. Только следи!
Он заговорил об этом с таким беспокойством, будто главная опасность не там — на фронте, а именно тут — в тылу, где на каждом шагу притаился «вражеский элемент».
— А как тут эти… ваши кумушки? — кивнул он в сторону соседей.
Ни Лариса, ни Лебедь ему не ответили.
— Неизвестно еще, кто в какой лагерь завернет, — обеспокоенно заметил Стороженко.
Надежде хотелось встать и выйти. Но, к счастью, Стороженко поднялся первым. Он зашел лишь сообщить, что достал Лебедю пистолет, и, не задерживаясь, хмурый и озабоченный, вышел.
Лебедь также был недоволен этим посещением. Он заметил, конечно, настроение Надежды и, словно извиняясь, усмехнулся:
— Видали, каков страж!
Надежде стало легче: вначале ей показалось, что здесь искренняя дружба, и это было неприятно. А сейчас она даже рассмеялась: выходит, не она одна так окрестила начальника отдела кадров, все называли его иронически — «страж».
IX
Ночью поднялась буря. Грозно и страшно ревел Днепр. Придавленный черной мглой, он стал безбрежным, небывало бурным, неистово раскачивал горы кипящих волн. Казалось, он ни за что не хотел смириться с непривычной гнетущей темнотой, восставал против нее, вздымался ввысь и в исступленной схватке боролся с черными грозовыми тучами.
Ночная буря взбудоражила душу Надежды, взволновала мысли и чувства, наполнила их новой, неизведанной тревогой, Порывы ветра, стон реки, вспышки молний воссоздавали перед нею во сто крат более грозную и опасную фронтовую бурю, в которую попал самый дорогой для нее человек. «Васенька мой!.. Сердце мое! Любимый! Родной!..» — металась она, всматриваясь в непроглядную грозовую мглу.
О, чего бы только она не сделала, чтобы облегчить его судьбу! На что бы только не отважилась! Когда б могла — ласточкой пронеслась бы сквозь ветры и грозы, сердцем согрела бы его в непогоду, не колеблясь, заслонила бы собой от вражеской пули. «Ох, Василь!»
Уже и мать проснулась, напуганная ее стонами, а она все мучилась, терзалась и не могла успокоиться.
Чтобы как-то утешить израненную душу, села за письмо Василю. Написала, запечатала и сразу же принялась за второе. А вдруг одно затеряется, не дойдет! Это были уже не первые ее письма. Она успела ответить Василю еще днем, как только получила его треугольничек, настрочила сразу же, не выходя из дядиной конторки, а возвратившись домой, немедленно послала еще одно, бросила в другой почтовый ящик все с той же мыслью: а вдруг затеряется, не дойдет.
Излив в письме тоску и все страдания свои, рассказала и об успехах. Разве не приятно будет ему узнать, что на работе ею гордятся, ставят в пример? И разве не порадуется Василь, что Шафорост с таким интересом отнесся к ее предложению? Даже заранее похвалилась его обещанием назначить ее на должность руководителя по реконструкции нагревательной системы такого огромного цеха! Ведь Шафорост недвусмысленно намекнул: «Сами будете и осуществлять идею». «Видишь, любимый, какой стала твоя Надийка!..»
Поделившись мыслями о своем новом изобретении и возможных перспективах, она невольно принялась за чертежи. Хотелось самой, не дожидаясь чертежников, набросать схему новых печей. Раз они завтра идут к Морозову, то лучше иметь не только предложение, но и готовый проект, хотя бы черновой. Постепенно она так увлеклась работой, что не заметила, как стало светать. В полночь дождь сбил бурю. А к рассвету и сам, вдоволь наговорившись с громовыми раскатами, утихомирился.
Утром после дождя днепровская даль снова подернулась светлой, волнистой и по-летнему теплой дымкой. Где-то за парком выплывало солнце, и гирлянды на мачтах наперегонки ловили его лучи, загораясь огнями. Бодрым шумом, могучим звоном встречал город новый день. Пьянящей свежестью, урожайной силой дышала согретая солнцем, напоенная дождями плодородная земля. Только бы жить, только бы радоваться на этой земле, но тоска холодной пиявкой сосала сердце.
Надежда помчалась на завод раньше, чем обычно. Выйдя из автобуса, она уже не шла, а бежала через освеженные дождем, буйно зеленые, но изувеченные траншеями скверы заводского двора. Хотелось еще до смены посоветоваться с дядей. Теперь она жила только одним — скорее приступить к новой работе. Ее ночные терзания и творческие порывы слились в одном — желании осуществить свой проект. Именно в этом