– Что, припасов в лагере много нашли? – спросил Кутузов у офицера, привезшего трофеи.
– Много, ваше высокопревосходительство. Кладовых пятьдесят с амуницией и порохом, склады с мукой и зерном, кофе. Экипажи, повозки, лошади, верблюды – все ихнее хозяйство. Всего полно!
– Потери у турок большие?
– Тысячи полторы.
– А наши?
– С десяток убитых и полсотни раненых. Майора Бибикова взяли в плен…
– Ах, Павлушка! – хлопнул себя руками по коленям сидевший перед палаткой Кутузов. – Как же это его угораздило?
– Слишком вырвался вперед, анатолийцы сшибли с коня и увезли в Рущук.
– Да, нехорошо! – забеспокоился о племяннике Михаил Илларионович. – Но жив?
– Жив, жив, ваше превосходительство!
– Тогда ничего. Авось выменяем: вон у нас сколько добычи! – посмотрел Кутузов на разношерстную толпу турок, сгрудившихся в стороне.
Среди пленных особенно выделялся пожилой, круглый как шар, турок. Он смотрел исподлобья и не мог унять дрожь коротеньких рук, сложенных на животе: так, очевидно, он трусил.
– Кто вон тот, как арбуз? – спросил командующий.
– Это, ваше высокопревосходительство, заведующий всей их продовольственной частью.
– Недаром он такой тучный. Что же вы его не уважили? Подзови, братец, ишь как его трясет.
Антон Фонтон, стоявший за стулом командующего, сказал толстяку, что с ним хочет говорить русский генерал. Толстяк с неожиданной проворностью юркнул в толпу пленных.
– Чего он так испугался?
– Вероятно, думает, что ему отрубят голову, – усмехнулся Фонтон и пошел к пленным.
– Ничипор, – сказал Кутузов денщику, глазевшему вместе со всеми на трофеи и пленных, – живо принеси варенье и стакан воды. Угостим визирского интенданта: он ведь присылал нам лимоны и апельсины! Долг платежом красен.
Ничипор кинулся в палатку.
Переводчик кое-как убедил турецкого интенданта, что ему не угрожает опасность. Прикладывая руки к голове и груди, кругленький турок несмело подкатился к Михаилу Илларионовичу.
– Пусть сядет на свой барабан, – предложил Кутузов, указывая на турецкий барабан, который привезли вместе с другими трофеями.
Турок поспешно сел.
– Подавай ему варенье и воду, – обернулся к денщику Кутузов.
Ничипор протянул гостю угощение. Турок взял блюдце с вареньем и чашку с водой, съел две ложечки варенья, охотно выпил воду и, вернув все это Ничипору, благодарно закивал головой. Потом, отдышавшись, похлопал себя короткими, толстыми ручками по животу и вдруг захохотал. Он хохотал, чуть не падая с барабана.
Глядя на его заразительный смех, засмеялся Ничипор, Фонтон и все штабные.
– Что с ним такое? Эк его разбирает! – улыбался Кутузов, глядя на толстяка.
– Смiйся смiшку, дам тoбi кишку! – говорил Ничипор, смеясь сам до слез.
– Он смеется над своим недавним страхом, что был так глуп, – объяснил Фонтон, спросивший у турка о причине его неожиданного смеха.
Вслед за пленными приехал к Кутузову из Рущука посланец от пашей Вели, Мухтара и прочих константинопольских сановников, бежавших туда. Паши просили, чтобы русский комендант Рущука склонил великого визиря к миру или хотя бы к перемирию.
– Значит, мой дружок попался в ловушку, сидит на нашем берегу в лагере, – сказал Михаил Илларионович. – Я стоял под его ядрами, теперь ему приходится стоять под моими.
Кутузов ответил, что может только передать письма визирю. Он помнил турецкое правило: если великий визирь окружен неприятелем, он не имеет права договариваться о мире.
Кутузов уже ложился спать, когда великий визирь прислал письмо, прося о перемирии. Кутузов обещал дать ответ на следующий день.
«Неужели мой дружок не догадается бежать из лагеря? Ночь-то сегодня ведь очень подходящая», – думал Михаил Илларионович, слушая, как по палатке стучит осенний дождь.
XIII
Михаил Илларионович одевался и слышал, как у его палатки вполголоса о чем-то оживленно говорят генералы и штабные офицеры. Раз они собрались все так спозаранку, стало быть, за ночь что-то произошло.
– Что случилось? О чем они так? – спросил у денщика Кутузов.
– Павел Гаврилович возвернулись. Трошки ранетый. Вот сюды, в руку, – ответил Ничипор, помогая генералу надеть мундир.
– Что, его визирь отпустил?
– Эге ж.
Михаил Илларионович прислушался, о чем они так горячо беседуют. Услыхал голос племянника, Павлуши Бибикова:
– Весь лагерь, все наши солдаты пропахли розовым маслом… Какие экипажи, какие палатки министров, шитые шелками! Целый ящик золотых и серебряных значков, которые визирь выдавал за отличие!
Это Павлуша рассказывает о трофеях.
Но тенорок Бибикова покрывался возмущенным баритоном генерала Ланжерона:
– Это позор! Мы имели прекрасную возможность взять в плен визиря. Такого не было никогда! Мы прославились бы на весь мир. Это затмило бы славу Аустерлица!
– Да, упустили соколика. Теперь ищи-свищи! – вздохнул Булатов.
«Стало быть, мой дружок убежал-таки, – понял Михаил Илларионович. – Вот-то хорошо», – и он вышел из палатки.
Павлуша, немного побледневший и осунувшийся, с рукою на перевязи, все же глядел именинником, а генералы стояли как в воду опущенные, с нахмуренными, озабоченными лицами. И даже полковник Резвой смотрел сентябрем.
– Здравствуйте, господа! – весело приветствовал всех Кутузов. – Здорово, герой! – кивнул он племяннику. – Впредь будешь осторожнее, голубчик! Как же тебя отпустили?
– Меня в Рущуке увидел Мустафа-ага и взял к себе, а сегодня утром великий визирь, узнав, что я ваш племянник, отпустил.
– А где же великий визирь?
– В Рущуке, он ночью бежал из здешнего лагеря, переплыл Дунай в лодчонке, сам-третий.
– Ночь сегодня туманная, дождливая, – желая смягчить удар, сказал Кайсаров.
– Ваше высокопревосходительство, надо примерно наказать начальника флотилии на Дунае. Прозевать побег великого визиря – это позор, – начал возмущенно генерал Ланжерон.
– Простите, Александр Федорович, я не понимаю, чем вы так возмущены? – удивился Кутузов.
– Как же не возмущаться? Ведь мы могли бы взять в плен не только всю турецкую армию, но и самого визиря. Какая была бы слава!
– Пленив визиря, нам не с кем было бы заключать мир. По турецкому обычаю визирь, окруженный врагом, лишается права договариваться о мире. России нужен мир, а не победная реляция! – сухо ответил Кутузов.
Его злило то, что Ланжерон, до сих пор не уразумевший смысла всего кутузовского плана кампании, вечно лезет со своими вздорными предложениями.
– Пойдем, Павлуша, ты расскажешь мне о своих злоключениях, – кивнул племяннику Михаил Илларионович.
XIV
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});