Мигом соскальзываю по железным ступеням вниз, стрелой несусь мимо дремлющего у трактора сторожа и бдительной «дерьмовочки», смерившей меня пристальным взглядом, духом взлетаю на свой этаж и дергаю дверь.
Так и есть: в квартире полная иллюминация, а Цви ползает по полу, как паук-переросток.
Причем ребенок продолжает спать как ни в чем не бывало. Только перевернулся на другой бок и скинул ногой одеяло с кровати. Дышит тяжело, с хрипами и свистом.
Силы небесные! Что стряслось? Я склоняюсь к Цви, моля Бога только об одном: чтобы Он не отнял у меня последнюю каплю милосердия к этому малохольному.
Все выяснилось: из картонной коробки сбежала ядовитая змея.
Бегство
Цви стоит бледный, как перед казнью.
После моего ухода, пребывая в тоске, одиночестве и кромешной темноте, он начал возиться с коробкой, чтобы получше рассмотреть гаденыша — вдруг ему попался представитель редкого вида. Змея преспокойно лежала в углу, свернувшись кольцом. Увы, она оказалась самой прозаической «гадюкой обыкновенной». Он считает, что положил крышку на место, потом отодвинул картонку. А вскоре послышались странные шорохи, как будто что-то упало и поползло. Змею он заметил уже на пороге из кухни в коридор.
Теперь он ее ищет.
Теперь мы оба ее ищем.
Сколько в моей квартире укромных уголков и потайных мест!
До часу ночи мы пытаемся найти змееныша. Безрезультатно.
Пришлось даже разбудить Яали: пока Цви двигал кровать и обшаривал белье, я держал его на руках. Ребенок пылал, что-то неразборчиво бормотал, скорее всего, бредил.
Ноги мои подкашиваются.
Не исключено, что змея давно удрала через открытое окно — ах, как хотелось в это верить!
Цви проверяет каждый закоулок, его слепые глаза от напряжения вылезают из орбит.
Еще через час силы окончательно оставляют меня, и я, как есть в одежде, плюхаюсь на диван, предварительно осмотрев и ощупав его тысячу раз.
Самое поразительное то, что, несмотря на яркий свет и тарарам, который мы устроили, Яали так и не проснулся. Пару раз я слышал от него: «дичка пить», — так это от жара. (Вторично смерил ему температуру: тридцать девять и шесть.)
Итак, в два часа ночи силы покидают меня и я говорю: будь что будет. Ложусь рядом с ребенком и проваливаюсь в сон. Цви тоже засыпает. Свет в квартире я оставил гореть.
Утро
Просыпаюсь. Разлепляю глаза. В комнате царит специфическое, болезненно-тревожное хамсинное освещение. В квартире все вверх дном, окна настежь. Иллюминация, оставшаяся с ночи, потерялась в могучем свете дня. Яали в застиранной полосатой рубашке тихонько играет на ковре в свои игрушки. Движения его замедленны и тяжеловаты. Всю деревянную технику он выстроил в караван, двигая трактора один за другим на пару сантиметров. Танк встречает колонну, угрожающе направив на нее пушку, вместо того, чтобы защищать.
Вскакиваю с кровати, наклоняюсь над ним и молча оглядываю «театр военных действий». Малыш склонил голову набок. Личико отекло, глаза под набрякшими веками заплыли, в уголках собрался желтовато-восковой гной. Пробую губами его лоб — жар есть, без сомнения. Велю ему открыть рот.
Как я и предполагал, горло воспаленное.
Спрашиваю, не хочет ли он есть.
Отрицательно мотает головой.
«Ну, хоть яичко с хлебом…»
Мотает головой.
«Болит что-нибудь?»
Не отвечает.
«Горло не болит?»
Не отвечает.
«Яали!»
Поднимает на меня взгляд.
Оплывшие глазки-бусинки делают его похожим на ежонка. Сидит на полу в своей нелепой полосатой рубашке, сверкая ярко-красными пятками.
Тогда я говорю:
«Вот расскажу Зеэву и Хае, как ты ведешь себя, они не заберут тебя обратно. Что с тобой делать? Хочешь на улицу, к хулиганам?»
Угроза не производит на него ни малейшего впечатления. Оказаться на улице он не боится, а по детям, наверно, даже соскучился. Яали глубокомысленно покусывает губу и ничего не говорит.
«А попить?»
Никакого ответа.
«Сейчас принесу молока».
«Не!»
Ну наконец-то, хоть одно словечко.
«А что?!»
«Дичка пить», — шепчет он.
Вот когда я по-настоящему ощущаю, до какой степени не безгранично мое терпение. Я ли не выполнил свой долг до конца? Одариваю Яали нехорошим взглядом и велю отправляться в постель.
Как всегда безропотно, он оставляет игрушки, забирается на кровать и сам накрывается одеялом. От белья, в бурых пятнах от крови, исходит изысканнейший аромат — смесь мочи и пота.
Вытянув руку, насколько хватает суставов, подаю ему чашку с водой.
Он приподнимается, берет у меня чашку и, держа одной рукой, как взрослый,