продолжать путь. Я не забуду твоей услуги и достойно награжу тебя.
Заметив, что капитан колеблется, Фемистокл пригрозил:
– Но если ты вздумаешь меня предать, я скажу Кимону, что я подкупил тебя и что ты согласился за деньги перевезти меня в Азию.
Капитан сделал так, как просил Фемистокл. Он поставил свое судно выше стоянки афинских кораблей и бросил якорь. Весь день и всю ночь не унималась буря. Смертельная тревога мучила Фемистокла: вдруг кто-нибудь из афинян вздумает проверить, что это за судно, или изменит капитан, или кто-то из матросов все-таки сойдет на берег и там проговорится о неизвестном человеке, которого они взялись перевезти в Азию? Встреча с Кимоном теперь была бы последним днем его свободы, а может быть, и жизни. Кимон жесток. Уже известно, как беспощадно он расправляется нынче с жителями островов. Фемистоклу казалось, что он не помнит такой длинной и тягостной ночи, какой была эта изнуряющая тоской и страхом ночь…
К утру море утихло, светлая заря пригладила и позолотила волны. Грузовой корабль поднял якоря и тихо отправился своей дорогой к берегам Ионии. Фемистокл перевел дух.
Сойдя на берег, он поблагодарил капитана и щедро заплатил. Укрытый плащом, он смешался с толпой рыбаков и матросов, шумевших в гавани. Среди разноплеменного говора он уловил эллинскую речь и невольно прислушался.
– Да знаешь ли ты его в лицо, Пифодор?
– Ну вот еще! Кто же не знает Фемистокла!
– Ты, Пифодор, видел его в Афинах, но я-то в Афинах не бывал.
– Довольно того, Эрготел, что я его видел.
– Сам понимаешь, двести талантов! Надо глядеть в оба, а то вот так пройдет мимо носа…
Фемистокл плотнее запахнул плащ и подумал, что ему надо попроворней пройти «мимо носа», пока его не разглядели. И с грустью отметил:
«Как же я постарел, если даже такие люди, жадные до награды, не узнали меня!»
Азия встретила Фемистокла цветением садов и лугов. Летняя жара еще не опалила листвы, и земля справляла свой пышный праздник начала лета. Стараясь не привлекать к себе внимания, Фемистокл пробрался в Эолию, в маленький эолийский городок Эги. И, выждав часа, когда полуденное солнце начинало палить и люди спешили укрыться в тенистых дворах, а улицы становились пустынными, Фемистокл постучался в дом богатого эолийца Никогена. Слуги задержали его у ворот: как сказать господину, кто пришел к нему?
– Скажите, что пришел афинянин, его гостеприимец.
Никоген тотчас вышел к нему навстречу. Увидев Фемистокла, Никоген широко раскрыл глаза от неожиданности, но, тотчас спохватившись, отослал слуг, боясь, что они узнают Фемистокла.
– Проходи, Фемистокл, проходи в мой покой! – сказал Никоген, волнуясь. – Как ты появился здесь? Знаешь ли ты, что за твою голову…
– Знаю, – сказал Фемистокл, – двести талантов.
– А поэтому, – продолжал Никоген, – тебе надо остаться в моем доме и не показываться на улицах. Я очень рад тебя видеть, друг мой, и очень сожалею, что нам суждено встретиться с тобой при таких тяжелых обстоятельствах!
Никоген помнил доброту, с какой встречал его Фемистокл в Афинах. Он искренне сочувствовал ему и жалел его.
– Сначала отдохни. Я велю согреть ванну. И успокойся, я вижу, что тебе много тяжелого пришлось пережить. А потом мы вместе подумаем о твоей судьбе.
Никоген, богатый вельможа, у которого сам персидский царь останавливался, проезжая через их город, и он угощал не только царя, но и его войско, – этот Никоген многое мог сделать для Фемистокла, но упросить или заставить царя отменить приказ о награде за голову Фемистокла – этого он не мог.
Фемистокл в доме Никогена впервые за много дней ощутил спокойствие отдыха.
– Давай обдумаем, как помочь тебе, – сказал ему Никоген. – Скажи, что ты сам решил для себя?
– Я решил явиться к царю Ксерксу, – ответил Фемистокл.
– Несмотря на его приказ?
– Несмотря на его приказ. Ксеркс не может убить Фемистокла.
– Я знаю, ты награжден даром предвидения, Фемистокл. Но смотри, клянусь Зевсом, тут ты играешь в опасную игру: или выигрыш, или смерть.
– Я знаю, Никоген. Поэтому не будем медлить. Я не хочу обременять твой дом своим присутствием. И если ты можешь, помоги мне добраться живым до царя. Уж если умереть, то от его руки, потому что я сам много зла причинил ему, но не от руки спартанских и афинских олигархов или, еще хуже, от руки тех, кто охотится за мной ради персидского золота!
Прошло несколько тихих, уединенных дней во дворце Никогена. Герой, которого знала вся Эллада, который всенародно выступал на Пниксе и которого чествовали в Спарте и Олимпии, нынче прятался в дальних покоях, не смея выйти на улицу.
В один из вечеров, после ужина, Ольбий, учитель детей Никогена, неожиданно, сам не зная почему, вдруг произнес:
– Дай язык, дай мудрость ночи и победу ночи дай!
И тут же ошеломленно посмотрел на окружающих, словно не он это сказал, а его устами произнес кто-то другой.
– Откуда ты взял это? Где ты это слышал? – спросил Никоген.
– Я сам не знаю, – растерянно ответил Ольбий, – видно, мне их внушило божество.
– Мудрость ночи… – повторил Фемистокл, – победу ночи… Что-то будет ночью сегодня.
В эту ночь Фемистокл увидел странный сон. Ему приснилась змея. Она обвилась вокруг его живота, всползла на шею и, коснувшись лица, в тот же миг превратилась в орла. Орел подхватил его на крылья, поднял, понес куда-то… У Фемистокла дух занялся от ужаса. Но вдруг он увидел себя на верхушке золотого жезла глашатая, и сразу у него в душе наступило светлое спокойствие.
– Этот сон предвещает счастье, – сказал Никоген, – змея превратилась в орла, а орел – птица счастья и власти. Ты, Фемистокл, после всех опасностей снова станешь могущественным человеком. А я уже для тебя придумал кое-что.
В тот же день из города выехала гармамакса, повозка, закрытая со всех сторон и завешенная изнутри коврами. Сильные лошади легко несли ее по ровной царской дороге, ведущей в Сарды. Отряд вооруженных всадников сопровождал повозку, никого и близко не подпуская к ней.
На станции, где люди и лошади отдыхали, любопытные старались догадаться, кто едет в этой повозке. Но начальник отряда, строго следивший, чтобы никто не вздумал заглянуть в нее, объяснял, понизив голос:
– Везем красавицу-ионянку одному старцу. Так что подальше отсюда, берегите свои головы!
Повозка мчалась со скоростью особых царских гонцов, которым незамедлительно дают на станциях свежих лошадей. Грохот ее колес не умолкал, желтая пыль долго вихрилась после нее над дорогой.
В Сарды гармамакса вкатилась в прохладный час сумерек и остановилась возле дома персидского хилиарха[162]