– В сто восемнадцатой, что ли? Не может быть!
Я пребывал в легком офигении. Вот откуда, интересно, они так подробно знают мою биографию? И Верину, кстати, тоже. Куда смотрит Семичастный, в конце-то концов? Хотя, скорее всего, его контора и организовала утечку.
– Ладно, ребята, поорали, и хватит. Кто я такой и на ком женат, мне известно не хуже, чем вам, так что проводите-ка меня к директору.
– Пошли! А зачем она вам?
– Вашему интернату одно время обещали, что будут преподавать основы автодела, но дальше обещаний пока так и не пошли. А я хочу договориться, чтобы преподавали основы космонавтики.
Как только я это сказал, небольшая толпа, сопровождавшая меня по лестнице, вдруг резко сократилась до нескольких человек, остальные разбежались. Но я даже не успел толком удивиться, как они сбежались обратно, причем как минимум в удесятеренном количестве.
Кажется, занятия сорваны, с некоторым раскаянием подумал я. А ведь мог бы догадаться, что в интернате есть телевизор, причем, скорее всего, цветной и не один.
Директорша, разобравшись, кто к ней явился, растерялась не больше чем на пару секунд, а потом перешла в наступление, причем с неожиданного направления.
– Товарищ Скворцов! – заявила она. – Как хорошо, что вы к нам заехали. Помогите осушить эти проклятые пруды! Я уж и в РОНО писала, и в райком, но все без толку.
Я даже не сразу сообразил, что имеются в виду Воронцовские. Ну и не хрена ж себе, мадам хочет лишить Москву лучшего парка в Черемушках? Хотя сейчас там еще не парк, а лес и руины какого-то свиноводческого совхоза.
– Чем они вам так не нравятся?
– Там же недавно ученик утонул!
– Ваш?
– Нет, что вы, из сто девятнадцатой школы. Но все равно же ребенок! И комаров тут из-за этих прудов прорва, летом от них не продохнуть.
– Так, может, пруды лучше не осушать, а перетравить комаров и окультурить, чтобы можно было безо-пасно купаться? Должны же дети где-то учиться плавать, а бассейна у вас нет.
– Но… это же будет дорого…
– Зато эффективно. В общем, я поговорю с кем надо и доложу вам о результатах. А приехал я сюда вот зачем…
Из школы я поехал дальше по Ленинскому. Мне надо было в центр. Начало апреля радовало москвичей прекрасной погодой, в лунных делах все было нормально: «Пионер» практически готов к полету, а на самой Луне был точно жив «Мальчик-пять» и почти наверняка – «Мальчик-четыре». «Доцент», правда, пошел по пути «Профессора», но он, в общем, уже и не нужен. Поэтому у меня появилось время прогуляться под теплым весенним солнышком около памятника героям Плевны. И не одному, а в компании с Владимиром Ефимовичем Семичастным. Ему тоже иногда надо покидать кабинет, это полезно для здоровья. Кроме того, мы с ним собирались побеседовать об одном типе с говорящей фамилией Солженицын. Александр Исаевич уже начал доставлять властям определенные неудобства, а впереди маячило лето шестьдесят восьмого со все еще возможной, но крайне нежелательной «Пражской весной». Правда, Дубчек в первые секретари так и не попал. Я вообще предполагал, что его грохнут, но видимо, это было сочтено нецелесообразным. Вместо него первым секретарем стал Густав Гусак, однако ненавидимый почти всей Чехословакией Новотный пока торчал на посту президента. В общем, ситуация оставалась тревожной, а тут еще Солженицын мутит воду.
У меня уже были мысли по этому поводу, возникшие после того, как в двадцать первом веке Антонов в очередной раз посмотрел пару серий из «Семнадцати мгновений весны». А я уже здесь вспомнил, что Семенов получил допуск в архивы по протекции Андропова, ныне отчасти благодаря моим стараниям работавшего послом в Румынии. И меня обуяло беспокойства – как бы нам не остаться вообще без «Семнадцати мгновений»! И плевать, что книга мне не очень нравилась, причем не мне одному. Фильм-то по ней какой сняли! Вот я и предложил Владимиру:
– А не снабдить ли какого-нибудь не самого бесталанного писателя материалами про Солженицына? О том, как он писал письма, отлично зная, что их читают, то есть, по сути дела, сам нарывался, чтобы его посадили, да еще и адресатов своих подводил под монастырь. Видимо, очень хотел убраться с фронта. Как в шарашке требовал к себе особого отношения, а не получив его и попав в обычный лагерь, начал стучать не хуже профессионального дятла. И как, выйдя на свободу, начал поливать грязью все вокруг, да так, что от него даже жена ушла, после чего он вообще женился на нештатной сотруднице МИ-6.
– Она разве сотрудница?
– Да какая разница? Солженицын сам говорил, что писатель имеет право на авторский домысел, и вовсю этим правом пользуется и будет пользоваться. А ты чем не писатель? Пишешь же. В общем, предлагаю предоставить материалы Юлиану Семенову. Пусть пишет документально-художественный шпионский роман о каком-нибудь Лжелюбове. А потом ты ему за это предоставишь доступ в архивы. Все-таки «Семнадцать мгновений» – это вещь, а без анекдотов про Штирлица советская культура многое потеряет.
Если мне надо было в Москву, то я, как правило, ехал туда по Калужскому шоссе, потом по Профсоюзной до пересечения с Ленинским проспектом, никакого проспекта 60-летия Октября еще не было. Ну, и по Ленинскому в центр. Этот путь был удобен тем, что он почти прямой, а выбирать, где меньше пробок, пока не требовалось. По дороге я часто заезжал в НИИАП, расположенный неподалеку от станции метро «Калужская».
Однако с апреля маршрут несколько разнообразился. Теперь после визита к Пилюгину я частенько выезжал на улицу Обручева, потом сворачивал на Новаторов и подъезжал к подшефной школе-интернату. Причем если раньше в пятиместности моего «Москвича» у меня возникали серьезные сомнения, несмотря на запись в паспорте машины, то теперь они ушли в прошлое. Мало того, пять человек туда влезало помимо водителя, то есть меня. Причем без каких-либо видимых проявлений неудовольствия. Более того, среди пассажиров часто оказывались две женщины, Варвара Петровна и Людочка. Первая всегда садилась спереди, рядом со мной, ибо сзади пятая точка таких размеров заняла бы больше половины сиденья, у этого «Москвича» заднее немного уже переднего. А парни еще спорили, у кого на коленях поедет Людочка, что едва не начало приводить к конфликтам. Но потом догадались бросать жребий, и проблема рассосалась.
Дело было в том, что Пилюгин поддержал мою идею со школой.
– Правильно, Виктор, – подтвердил он. – А то что же получается – физико-математические и просто математические школы есть. С углубленным изучением языков – тоже. Музыкальных и балетных опять же немало. Даже с изучением автодела, где ученикам после десятого класса выдают права, в Москве уже четыре штуки. То есть получается, что стране в основном нужны ученые-теоретики, дипломаты, певцы, танцоры и водители, чтобы возить всю эту братию. А инженеры, особенно электронщики, и программисты – не нужны. Эту традицию пора ломать, пока не поздно. Над школой возьмете шефство не только вы, но и я. И НИИАП тоже. Глядишь, лет через десять кадровый голод станет не таким острым, как сейчас.
И вот, значит, теперь на территории школы номер сто восемь создавался первый в стране центр НТТМ, то есть научно-технического творчества молодежи. В конце двадцатого века такие центры являлись насосами для перекачивания денег из безнала в нал с отводом немалого потока в карманы организаторов. Я надеялся, что здесь мне удастся этого избежать, тем более что поначалу никто никому ничего тут платить не будет, обойдемся одним энтузиазмом. А вот сделать так, чтобы штамп «НТТМ» в аттестате стал лучшей рекомендацией в серьезные НИИ и заводы, надо обязательно.
На майские праздники, которые сейчас продолжались два дня, меня пригласили в Завидово, якобы поохотиться. На самом деле просто потому, что в таком формате встреча правящего триумвирата СССР (генсек Брежнев, предсовмина Косыгин и недавно ставший председателем президиума Верховного совета, то есть президентом, Шелепин) со мной особого недоумения не вызывала. Мне предстояло представить свои соображения по космической программе на ближайшие пятнадцать лет. И, как сказал Косыгин, поучаствовать в обсуждении еще одного вопроса. Какого именно, он не сказал.