сия участь миновала: Александр Солженицын («Один день Ивана Денисовича», 1962), Юрий Домбровский («Факультет ненужных вещей», 1978, Париж), Варлам Шаламов («Колымские рассказы», 1966, Нью-Йорк), Анатолий Жигулин («Черные камни», 1988), Олег Волков («Погружение во тьму», 1987, Париж), Леонид Бородин («Полюс верности», 1978, Франкфурт-на-Майне), Сергей Довлатов («Зона. Записки надзирателя», 1982, США), Георгий Владимов («Верный Руслан», 1977, Франкфурт-на-Майне) и другие. Созданные в рамках этого направления произведения чрезвычайно разнообразны по жанрам – это и романы, и повести, и документальные книги, и дневники, и мемуары. Мы не погрешим против истины, если скажем, что ни в одной другой стране мира литературное творчество писателей – бывших «зэков» (как и сама лагерная тема) не получило такого воплощения, как в СССР. По этим книгам следует изучать историю страны, недаром они включены ныне в школьную программу.
Владимир Максимов, с юности познавший, что такое ГУЛАГ, не был наивен: вскоре, в 1973 году, его исключили из Союза писателей за написание «самиздатовских романов», отправив вместо Дома творчества в «желтый дом», то есть в психбольницу[8]. В 1974 году он покинул СССР, а в 1975-м был лишен советского гражданства. В эмиграции писатель создал и возглавил журнал «Континент». А Юлий Крелин, который, собственно, и приехал впервые в Дубулты именно с Максимовым, продолжал бывать в Доме творчества, под крышей которого всё строчили и строчили свои романы-повести советские литераторы. Учитывая, что с каждым годом поток устремившихся на Запад их коллег все возрастал, оставшиеся словно решили компенсировать освободившиеся в литературе места и работали с еще большей интенсивностью. Так сказать, взяли на себя повышенные соцобязательства.
Бо́льшая часть писателей работала после завтрака, начинавшегося в 9 часов. А вот Фазиля Искандера вдохновение нередко посещало ночами: «Фазиль проживал там свою книгу. По-видимому, он писал по ночам – люди, жившие в комнате под ним, слышали, как начинал Фазиль ночами громко ходить, что-то говорил, затем наступала тишина… И вновь… Видимо, увидел, пережил, прожил – записал… Наутро он был напряжен, порой резок, не всегда достаточно лоялен к друзьям»{70}. Познакомились они не в Доме творчества и не на съезде писателей – Крелин оперировал тестя Искандера.
Однажды Фазиль Абдулович, уехав в Москву, забыл в номере папку с рукописью – то была очередная глава из культового романа «Сандро из Чегема». Хорошо еще, что уборщица, нашедшая рукопись перед тем, как выбросить ее в помойку, подошла к коллегам Искандера справиться – может, он ее забыл, впопыхах оставил? Тут и вспомнился Крелину апокриф, как в Доме творчества «Малеевка» один писатель после завтрака не обнаружил рукописи – это заботливая уборщица выкинула «исчерканную» бумагу в мусорную корзину. Видимо, в те времена на дверных ручках еще не вешали табличку «Не беспокоить». А Искандера дома ждала телеграмма, отправленная в догонку поезду коллегами, подписавшимися как «эндурцы». Читавшим «Сандро из Чегема» смысл этого слова понятен…
Этот роман Искандера называют культовым вовсе не потому, что он против культа личности. Сама история создания и публикации этого плутовского (по выражению автора) произведения причудливым образом наложилась на постоттепельный период развития советского общества и литературы. Первая новелла (а всего их написано 32) увидела свет в 1966 году в «Неделе». В 1973 году в «Новом мире» опубликован журнальный вариант романа, сильно потрепанный цензурой. Автор продолжал «досочинять» свое главное произведение, в итоге в 1989 году вышел трехтомник. Проработавшая в «Новом мире» четверть века, Наталья Павловна Бианки, редактировавшая рукописи и при Симонове, и при Твардовском, вспоминает, как «проглотила» будущий роман за два дня. После чего огорчила автора, сказав ему, что напечатать «Сандро из Чегема» нереально. «Как же ты не поняла, что этот роман наподобие детского конструктора разбирается по частям? Выбрав соответствующие главы, я его обязательно напечатаю», – ответил Искандер. И так и сделал, заметив: «Я не могу жить и не печататься, не говоря уже о том, что у меня семья и ее надо просто-напросто кормить»{71}. Но печать романа по частям не пошла ему на пользу.
Вспоминая свой вклад в «дубултский период» советской литературы, Юрий Крелин отдал дань и «радости общения», и «ужасу и мраку тогдашнего нашего бытия». Писатель признается, что в Дубулты, «порой ловя косые взгляды в ответ на мою русскую речь, я ощущал себя причастным к оккупации. Вроде бы абсурд, смешно: я – оккупант. И тем не менее…»{72}. Действительно, как бы плохо ни относились местные к гостям из Москвы, но латышская уборщица все же не выбросила рукопись Искандера. А могла бы… Но хорошие люди везде есть.
Что касается нелюбви местных жителей к русскому языку, то могу лишь засвидетельствовать, что такое встречалось в Риге и Юрмале и в конце 1980-х годов. Иные продавщицы в магазине словно теряли слух, завидя русскоговорящих покупателей из Москвы. Но нельзя сказать, что это было повсеместно.
Бдительный поэт Владимир Бушин в феврале 1976 года в Дубулты, закончив очередное произведение, решил зачем-то послать его в Москву по почте: «Отправил и пошел гулять. Через час спохватился – нет кошелька, а в нем, вспоминаю, около 50 р. Возвращаюсь на почту… “Извините, девушка, я тут час назад…” Смеется и протягивает мне кошелек. И это тоже дух прежней Латвии, хотя девушка была русской»{73}. Вот и славно.
Грустные мысли все же приходили к литераторам нечасто, ибо Михаил Львович Бауман как мог развлекал их: лишь бы довольны были! Для писателей организовывали поездки на автобусах за грибами и ягодами, возили в Кемери, известное своими лечебными грязями. «Раз в месяц возили в Сигулду на весь день с обедом в термосах. Не говоря об охотничьих и рыболовных турах на большом катере Дома творчества», – рассказывает Вадим Михайлович Крохин. Ему запомнилась необычная поездка группы писателей в составе Беллы Ахмадулиной, Алексея Арбузова, Михаила Шатрова и Юлиуса Эдлиса на лесное озеро с фазендой и баней: «В озеро с огромным камнем прыгали после парилки нагишом все… и Белла, которая залезла в этом виде на камень, как на сцену, и читала стихи. По этическим соображениям я никогда не публиковал эти кадры. Но во время возвращения мы остановились на дороге около какой-то горевшей машины, из которой успели выпрыгнуть ее пассажиры! А Белла своими ладошками пыталась ее потушить, бросая в огонь придорожный песок!»
Сколько стоила путевка в Дом творчества в Дубулты? В начале 1970-х годов однокомнатный номер в главном корпусе обходился писателю в 130 рублей за 24 дня. Если с литератором приезжали родственники, то за их расселение он платил отдельно. Анатолий Курчаткин свидетельствует: «24 дня были со скидкой, сверх того – плати по полной стоимости… При этом получить путевку в хорошее, летнее время обычному, рядовому члену Союза [писателей] было весьма нелегко»{74}.
Путевки добывались разными путями. Кому-то давались просто, но большинству приходилось задействовать имеющиеся