Дополнительным фактором, который способствовал психической усточивости бойцов и командиров, было то, что мы с февраля начали обучать их знаниям следующей ступени. Каждый солдат должен знать свой маневр - не только что делать, но и почему именно это надо делать. Поэтому, пропустив новобранца через КМБ, его тут же отправляли на двухнедельные сержантские курсы, где ему кратко давались знания о руководстве отделением во время боя. Конечно, после таких курсов новобранец был еще неспособен взять на себя руководство отделением, но он начинал понимать, почему ему отдаются именно такие приказы. А это придавало ему уверенности как в правильности понимания им своей задачи, так и в самой поставленной задаче. А, зная, что и на более высоких уровнях практикуется такая же методика, он спокойнее относился и к общей обстановке на поле боя - лейтенант не подставит по-глупому сержанта - ведь сержант знает что к чему, капитан - лейтананта, ну и так далее, глядишь - и сам боец выживет и вернется с победой.
Медики также были включены в разработку методик по морально-психологическому воспитанию и восстановлени бойцов. Они изучали воздействие нагрузок на организм и способы их устранения, методы ускоренного отдыха - как продуктами питания, так и самовнушением, массажем, иглоукалыванием, растяжкой, специальными упражнениями - и все - на разные случаи жизни. Это потом пригодилось нам и в профессиональном спорте, пока он не стал работать в других странах на препаратах. Но к тому моменту мы уже нащупали способы максимизации физических сил без применения медикаментозных препаратов, то есть практичеси без последствий - ну или как раз применяли препараты для реабилитации после чрезмерных нагрузок - это-то было не запрещено.
Все это отражалось и на гражданском обществе. Мы постоянно проводили мысль, что если человек не видит за собой прегрешений, а его без обяснений пытаются арестовать, то норма поведения в такой ситуации - это оказать максимальное сопротивление - попытка ареста означает, что человеку хотят навредить враги- и неважно, что они пытаются выдать себя за своих - это еще хуже. Так я пытался сделать обществу прививку от произвольных арестов - те, кто арестовывет, должны знать, что наши люди окажут сопротивление - таким сопротивлением они если и не помогут себе, то помогут другим - и примером для них, и примером для арестующих - те будут понимать, что тезисы о сопротивлении - это не слова, а руководство к действию. Тут, конечно, мы подкладывали свинью и себе - человек ведь будет сопротивляться и нам. Но тут остается уповать на то, что мы не ошиблись и арестуемый действительно виноват, поэтому его возможная гибель при сопротивлении окажется законно обоснованной.
Вообще, норма - если кто-то наезжает на человека - тот вправе отвечать максимально неадекватно. А не надо было наезжать, а уж наехал - будь готов получить по-полной. Именно такой принцип мы исповедовали в отнощени к фашистам. Конечно, в мирной жизни степень ответки можно наращивать и постепенно. Сначала, после начала наезда, если нет непосредственной опасности, можно сказать, что это не нравится, и попросить прекратить так делать - и уже если он не прислушался - тут уж не взыщи. Все чаще суды оправдывали человека в случаях, если в ответ на оскорбления он избил того, кто оскорблял. А оскорблявшего приговаривал к штрафу - за агрессивное действие путем оскорбления или распространения заведомо порочащих слухов. Непорочащие слухи - это подкрепленные - это уже сопротивление неправильным действиям, и то - если человек после предупреждения их прекратил, то его не надо за это преследовать, если не был нанесен материальный или моральный урон - например, если он оболгал и ложь распространилась, то урон уже нанесен - и можно врезать - акт словесной агрессии уже непоправимо состоялся. Ведь оценка морального ущерба субъективна - разные люди по-разному реагируют, для них разные уровни оценки ущерба - один спокойно относится к тому, что его обзовут дураком, а другой - болезненно. И только пострадавший может оценить адекватность ответного наказания.
Несмотря на все эти успехи, к моему сожалению, мы очень отставали в разработке методик от реалий жизни. Так, только к маю сорок второго нами были более-менее проработаны вопросы индивидуальной подготовки бойцов и командиров, и только сейчас приступили к разработкам для малых групп - то же понятие сплоченности воинского коллектива было для нас сплошным туманом. Так-то, на обывательском уровне, оно было понятно. Но как измерить уровень сплоченности, как ее повысить, как отслеживать динамику - этими вопросами еще предстояло заниматься. Когда займемся большими - уровня батальона и выше - коллективами, сказать было пока трудно - все шло гораздо медленее, чем я бы хотел. И ускорить работы уже не получалось - слишком много было взаимосвязей, и тупое наращивание количества работников психологической службы ни к чему не приведет - просто возрастут накладные расходы на координацию - это мы уже проходили и пока от такой практики отказались - просто не нашли пока способа, как уменьшить эти расходы. Но все-равно, в этом направлении мы были впереди всех остальных соперников и союзников.
Как бы то ни было, в результате всех этих мероприятий за первые три месяца дезертирство рядовых снизилось с восьми до двух человек на сотню в неделю, а за первый год - до двух, но уже на тысячу.
ГЛАВА 8.
За заботами об армии я не забывал и о себе. Моя личная СБ выросла к этому времени до тридцати человек. Два руководителя, технический отдел из пяти человек, десять топтунов, семь аналитиков и шесть боевиков, они же - личная охрана. Людей я подбирал тщательно, выискивал по крупицам самородков и вместе с тем старался подбирать их так, чтобы не снюхались. Так, руководителями были бывший офицер охранки и опальный НКВДшник, вытащенный мною чуть ли не из расстрельной камеры. Топтунами были и милиционеры, и карманники, и просто наблюдательные крестьяне. Аналитиками работали и бывшие корреспонденты, специалисты разогнанной Сталиным СВР, секретарь обкома, а боевиками были краснофлотец, два казака и кое-кто из спецназеров новой волны. Все эти люди были в неладах со властью - по их или ее вине, так что они были моими глазами и руками в щекотливых вопросах личной безопасности, а я - их крышей от властей. Все эти самородки постояно тренировали свои навыки - я объяснил им элементы паркура, чтобы могли преодолевать непреодолимые для нормального человека препятствия городской среды, они между собой делились своими знаниями - карманника, медвежатника, актера - для перевоплощения личности и маскировки, наблюдения, экстремального вождения, метания ножей, стрельбы с двух рук и так далее. Эти люди работали в непосредственном моем окружении, так сказать - последний рубеж. Кроме этого республиканская СБ работала на более далеких рубежах и более обширно, хотя структура была примерно такой же, только больше народа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});