Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №01 за 1974 год - Вокруг Света

Ерошенко родился нормальным, здоровым ребенком. Четырех лет заболел корью. Тетки потащили его «лечить» в церковь. Там он простудился, затем ослеп. Но четыре года он глядел, широко распахнув глаза. И успел вобрать в себя все краски мира: и засохшие листья, и облако персикового цвета, — которые вошли потом в его сказки.

Четыре года — много это или мало? Лев Толстой говорил, что первые пять. лет дали ему столько же, сколько остальная жизнь. С не меньшим основанием мог бы сказать это о своих зрячих годах Ерошенко. Стоило ли стремиться слепому в Японию, Бирму или на Чукотку, если он не в силах представить себе величие Фудзиямы, красоту пагод Моулмейна, белое безмолвие Заполярья? Ерошенко мог, его воображению было за что зацепиться: здесь и холмы Белгородщины, и ее снежные зимы.

Он знал не только тьму, но и свет. Однако, замечает поэт, ночь вселила в его душу боль и робость. И наверное, вся его жизнь — это прежде всего преодоление и того и другого.

Василек успел увидеть: мир вокруг большой, а сам он маленький. А тут на него навалилась тьма. Привычные вещи били его, ставили подножки. Надо было заново, на ощупь осваивать мир, вначале комнату — стул, стол, кровать, печку, потом деревню, ближний лес. Вскоре он знал на память все тропинки, выработал у себя независимую, «зрячую» походку и очень гордился, когда прохожие спрашивали у него дорогу.

Париж, Токио, Чукотка — все это еще далеко. Будущий путешественник мечтает жить среди природы, пока среди родной. Позже, с завистью рассказывая о слепом американском натуралисте Хауксе, Ерошенко писал: «Мог ли я мечтать о чем-то похожем для себя? Живи я, как он, в лесном доме, в окружении близких... Но я тоскую вдали от лесов и полей, провожу жизнь в духоте гигантских городов — Токио, Лондона, Москвы. Где уж тут пробиться сквозь грохот тихому пению звезд и приобщить меня к таинствам природы!»

Что же не дало ему остаться дома?

А что в крестьянском хозяйстве слепой мальчик? Обуза, лишний рот. Разве что стоять с протянутой рукой на паперти.

Однажды он заслушался пением кобзаря — о краях заморских, о походах казаков в Туретчину. В самое сердце запала песня: мир велик, уйти отсюда, уйти.

— Пойдем со мной, хлопчику, все узнаешь. — Кобзарь погладил его русые кудри. — Що ты маешь здесь робыть, слипенький? Пойдем, и маты тэбэ видпустить.

В страшном волнении мальчик прибежал домой. Рассказал все матери и понял: да, другого пути нет — на паперть или с кобзарем побираться. Теперь он мечтал уйти из Обуховки. Куда угодно, только отсюда. Наконец отцу удалось его устроить в Московскую школу слепых. Василек принял это как избавление. Он искал свое место в жизни.

Попытка к бегству

Учителя объясняли нам, что человечество делится на расы — белую, желтую, красную, черную. Самая цивилизованная, говорили они, белая раса, самая отсталая — черная...

— А как же летом, когда мы чернеем от солнца, становимся мы от этого менее цивилизованными? — спросил я.

Учитель вспылил: вопрос, сказал он, глупый. В нашем классе позволялось задавать только умные вопросы.

Уехав из Обуховки, он инстинктивно тянулся в новый для него мир. А попал в душный мирок детской казармы, в школу слепых: двенадцать лет без отлучек, без посещения родителей, без поездок домой, в деревенское приволье.

Его учили, что Земля огромна и на ней всем хватит места. А он спрашивал, отчего же бедные арендуют землю у богатых? Ему говорили, что Россией правит царь, в руке у него скипетр, на голове — корона.

— Но, господин учитель, как мы, слепые, узнаем царя? Мы же не видим ни скипетра, ни короны.

Ерошенко упорно не впускал в себя раба. Его ночь не могли сделать темнее. Ощупывая под одеялом выпуклый брайлевский текст, Василек расцвечивал тьму огоньками сказок. Япония, Индия, Китай — экзотический легендарный Восток. Не тогда ли задумал он свой побег из ночи?

Первое его путешествие было на Кавказ. Он забрался в горы и там заблудился. Несколько дней голодал. Потом ему встретились пастушата, они довели его до горного селения. Но ни с кем из горцев Ерошенко не удалось объясниться. Теперь он знал: для него мир кончается там, где смолкает его родной язык. К слепоте добавляется и глухота. В глубоком отчаянье возвратился он в Москву.

...Каждый вечер в московском ресторане «Якорь» на сцену выходил слепой юноша с гитарой. Улыбка освещала нежное, чуть женственное лицо, он откидывал волнистые льняные волосы, ниспадающие до плеч, и, склонив набок большую голову сказочного Леля, начинал петь. Пел песни веселые и грустные. Зал слушал, жевал, чокался.

Что мешало ему смириться с этой жизнью?

...Могучий тигр мечется по джунглям. Он открывает загон, но овцы боятся выйти на волю. Он освобождает женщину, обреченную на сожжение, но она убивает себя. «Рабы, всюду рабы», — рычит тигр и просыпается: он сидит в клетке, над ним смеются люди...

Таков сюжет ерошенковской «Тесной клетки». В ней — настроение автора, он сам так же метался, ища выход из своей клетки.

Однажды все в том же ресторане Ерошенко познакомился с Анной Николаевной Шараповой.

— У вас отличные способности. Вам нужно учиться музыке. Поезжайте в Англию. Там есть специальный колледж для слепых музыкантов.

Ерошенко улыбался, наклонив голову. Женщине казалось, что сейчас он поднимет лицо и на нее воззрятся его лучистые глаза. Глядя в пол, он рассказал о неудачной поездке. Многоязычная Европа, чужая Англия, нет, туда ему, пожалуй, не доехать. А на изучение языков нужны годы и годы.

Но Анна Николаевна уже взяла его за пуговицу рубахи — для таких, как он, создан вспомогательный язык эсперанто. Всего два месяца учебы с голоса, и он может объясняться с «самидеаной» (единомышленниками) во многих странах.

Сыграло ли здесь роль упорство Шараповой или простота искусственного языка, но Ерошенко овладел им за несколько недель. И вот он едет через Европу, эсперантисты передают его с рук на руки, устраивают «зеленую эстафету». Он в Англии, поступает в колледж, овладевает английским и французским, но через полгода...

По ухоженному парку Норвудского колледжа для слепых ухоженные господа наставники совершали моцион на ухоженных лошадях. Потом кони чинно паслись на лугу. И вдруг случилось невероятное: незрячий студент вскочил на коня и понесся вскачь по аллеям Возмущенные профессора собрались у входа в колледж.

— Господин Ерошенко, как посмели вы посягнуть на чужую собственность? К тому же вы могли задавить кого-нибудь, ведь вы же слепой!

— Я не вижу, но конь-то зрячий!

Может быть, именно тогда он понял, уверился: слепец может видеть мир лучше, чем многие зрячие, не подозревающие о своей слепоте...

«Счастливей меня человека нет, — напишет он потом. — Я вижу солнце, я вижу свет». Весной 1914 года Ерошенко уехал в Японию.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток»

Когда-то Япония казалась мне чужой и далекой. Но после стольких лет, проведенных там, она стала мне почти так же близка, как Россия. Словно там, в этой... Японии осталась моя душа.

На верхней полке вагона третьего класса поезда Москва — Владивосток лежит человек. День не встает, второй. Русые волосы разметались поверх одеяла, лицо прикрыто.

— Эй, девушка, да не заболела ли ты, часом?

Василий встрепенулся, встал во весь свой немалый рост.

— Да это мужик. — Его окружили крестьяне-переселенцы. — Ты, паря, куда путь держишь? В Японию? А сам откуда? Из-под Курска? Надо же, в Японию. И что ты там позабыл?

Что влекло его на Восток? Он верил: где-то там, за морями, за долами, есть страна счастья. Там сияет солнце истины, восходит луна справедливости, высится гора свободы. И попадает туда лишь тот, кто не побоится пройти по зыбкому мосту радуги. Он не боялся. Но почему он решил искать эту страну на Востоке?

Видимо, решение это вызрело в тумане Лондона. Вот узнать бы мир, совершенно непохожий на привычный, ощутить его всей кожей — вобрать и расцветить ночь! Английские друзья говорили, что все это он найдет на Востоке. Слепые в Японии — уважаемые люди, незрячих музыкантов принимают даже во дворце микадо. Когда слепой с колокольчиком переходит улицу, перед ним останавливаются и авто и кареты. А незрячий массажист или доктор, лечащий иглоукалыванием, — никто не может соревноваться с ними в знании человеческого тела. Ах, Япония, походы на Фудзияму, язык цветов — икебана, близость к природе.

Были, правда, и другие голоса. Рассказывая о туристских красотах, они предупреждали, что европеец там всегда остается чужим, японцы не открывают ему свою душу. В общем, совсем по Киплингу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Последние слова только укрепляли решимость Ерошенко. Он не верил им.

Поэт верил индийской легенде, что все люди братья, но люди разных наций не знают об этом, так как не понимают друг друга.