Теперь после работы они встречались у метро, шли в кино, или на какой-нибудь концерт или ужинали в кафе, а потом ехали на Юго-Запад, где была Любина квартира. Чаще всего здесь и оставались на ночь, но иногда Наталья Алексеевна неизвестно почему настаивала, чтобы они вернулись по домам. «Хотя бы потому, чтобы убедиться, что нас не ограбили или не залили водой верхние жильцы, у меня уже было такое», — отшучивалась она.
Квартиру и не ограбили и не залили, но однажды, вернувшись с Юго-Запада домой, — хорошо еще Борису Павловичу не разрешила себя провожать, — застала Святослава. Он был в новом костюме, трезв, как стеклышко, не посмел расспрашивать, почему она так поздно, сказал только виновато:
— Вот приполз. Не могу я без Лёни и без тебя, — и протянул ей целую пачку денег: — Завязал окончательно. Три месяца уже не пью.
Она хотела его выгнать, но почему-то не смогла.
И злясь на себя за эту слабость, за то, что она в который уже раз оставила у себя человека, пусть и официально считающегося ее мужем, но которого она уже давно не любит, больше того — презирает, Наталья Алексеевна перенесла эту злость на Бориса Павловича. И когда утром он встречал ее на троллейбусной остановке снова с цветами, она оттолкнула протянутый букет и устроила самую настоящую сцену.
— Я же просила, — едва сдерживая рыдания, громким шепотом говорила она ему, — не делать этого. На меня и так уже все тычут пальцами.
— Я не думал, что вы обидитесь, — оправдывался он и, как провинившийся ребенок, повторял: — Не буду. Честное слово, больше не буду.
— Не звоните мне несколько дней, — голос ее звучал сухо и отчужденно.
— Но почему, почему? — заискивающе спросил он, ошеломленный столь неожиданной переменой, происшедшей с ней.
Наталья Алексеевна ничего не ответила, ускорила шаг, и он сообразил все-таки, что если побежит сейчас за ней, то потеряет всякое реноме в глазах своих подчиненных, которые уже косяками спешили на работу.
Нескольких дней не понадобилось. Придя с работы домой, она обнаружила, что от толстой пачки денег, которую вручил ей вчера Святослав, осталось только пятьдесят рублей, а через час позвонил он сам и, еле ворочая языком, сказал, что он в хорошей компании, и что теперь уже ему нет прощения, и пусть она не ждет его совсем и возвращается домой, когда захочет, и что пятьдесят рублей, которые он оставил, это алименты за Леню, а следующие он вышлет через месяц.
Наталья Алексеевна на редкость спокойно выслушала этот пьяный монолог, сказала мужу, чтоб он больше не звонил, и положила трубку.
Потом она долго сидела неподвижно и думала, какая она нехорошая и злая, что смогла из-за мерзавца, каким был ее муж, причинить боль человеку, который, она знает это, по-настоящему любит ее. И пусть у нее самой к нему совсем не такое сильное чувство, но он же нравится ей, она уважает его, она, наконец, сама стала его любовницей. Так какое же она имеет тогда право быть жестокой! И, искренне осудив себя, Наталья Алексеевна позвонила Борису Павловичу домой, попросила у него прощения, но он, никак не ожидавший этого звонка, даже не смевший мечтать о таком великодушии, принялся горячо убеждать ее, что уж, конечно, никоим образом не она, а именно он виноват в размолвке.
Разговор получался какой-то лихорадочный, несвязный, и он догадался попросить у нее встречи, сейчас же, сию минуту, и она тут же согласилась. Борис Павлович заехал за Натальей Алексеевной на такси, и они поехали на Любину квартиру. Там он клялся ей в любви, исступленно целовал се руки, а она, гладя его седую стриженую ежиком голову, вдруг поймала себя на мысли, что восемнадцать лет это все-таки большая разница и что через четыре года, когда ей будет всего сорок два, он уже станет пенсионером. Она заставила себя отогнать прочь эту ненужную мысль и горячо, страстно ответила на его ласки.
Но это была, пожалуй, последняя счастливая ночь их любви.
5
Вернулась из отпуска Люба и тут же заболела. Так что они минимум в течение десяти дней не могли рассчитывать на то, что она будет, как обещала, если им понадобится, уезжать к своей матери. Борис Павлович предлагал встречаться у него («ведь я же сейчас один»), но Наталья Алексеевна решительно отказалась. Тогда очень осторожно он дал понять, что можно было бы проводить вечера у нее, на что она, явно стараясь уязвить его, ответила: «Не думай, что у меня не осталось никаких принципов. Пока я замужем, любовника в свой дом, поверь, не приведу».
— Как же быть? — спросил он. — Ну, давай пойдем в парк Горького, а завтра на выставку поедем, посидим в «Золотом колосе». А там и Люба выздоровеет.
— У Любы, между прочим, тоже есть своя личная жизнь, — зло сказала Наталья Алексеевна. — Не надо злоупотреблять ее добротой.
Они все-таки пошли в парк, но пробыли там недолго, потому что, как только сели на скамейку отдохнуть, рядом нахально устроились какие-то юнцы и стали орать что-то современное под гитару.
— Неужели ты не понимаешь, Борис, — не сдержалась она, — что эти паши прогулки выглядят смешно. Ну, вначале они, может быть, были пикантны, но надо знать меру. Ведь если посмотреть со стороны, то мы, извини, просто впали в детство.
«Дождался, — горько подумал Борис Павлович, — она ведь намекает на мой возраст, это не „мы“, а я впадаю в детство, это на меня смешно смотреть со стороны». Ему стало вдруг очень страшно, что Наталья Алексеевна бросит его, и он, потеряв всякую гордость, заискивающе стал уверять ее:
— Ну, не сердитесь, не сердитесь, я что-нибудь придумаю.
Теперь много времени отнимали у Бориса Павловича поиски способов, которые позволили бы удержать Наталью Алексеевну. То ему приходила счастливая идея вместе пойти в отпуск, и он начинал серьезно обдумывать, куда лучше поехать — на Рижское взморье или на Карпаты, но потом вспоминал, что отпуск отгулял еще в апреле и второго ему никто не даст. То представлялось, что Любину мать разбивает паралич и Люба теперь вынуждена постоянно жить у нее, а свою квартиру отдает в их полное распоряжение. То вдруг ловил себя на том, что желает смерти жены, и тогда все решается очень просто, но тут он становился противен себе и поспешно начинал сочинять другие варианты избавления от Ларисы: она выздоравливает и ей неожиданно делает предложение сосед по даче Матвей Исаевич, а Лариса назло Борису Павловичу принимает это предложение и сама подает на развод, ему же только этого и надо.
Из-за этих глупых мечтаний он вынужден был теперь дела, которые раньше спокойно проворачивал за восемь рабочих часов, лихорадочно делать за четыре или пять, а это, естественно, вызывало нервные перегрузки, и он стал срываться, устраивать подчиненным разносы, что уж никак на него не было похоже.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});