Читать интересную книгу Вьетнамская жар-птица - Юлия Монакова

Удивило также то, что большинство детишек в возрасте трёх-четырёх лет всё ещё носит памперсы. Советские мамы и бабушки начинали приучать своих чад к горшку чуть ли не с девяти месяцев и страшно ругались на них, если после года случались «проколы». А здесь, похоже, никто не заморачивался с этим. Хотя, конечно, младенцы в памперсах были Вере куда симпатичнее, чем младенцы без оных, которых добрые мамочки на прогулках заставляли писать прямо под деревом или кустом.

Что ещё отличало американские семьи от русских?..

Постоянные признания в любви. Мужья, жёны и их дети всё время говорили друг другу «I love you», по много раз на дню. Вера сначала смущалась, слушая все эти признания, словно застукала людей за чем-то интимно-личным. Россияне всё же не были столь открыты в публичном проявлении чувств. А Вере так не хватало порой этих простых слов от отца… Да что там «я люблю тебя», хотя бы разочек обнял её – просто так, без повода.

Спустя неделю работы бэби-ситтером Вера дождалась признания от младшего отпрыска семейства, пятилетнего Дэниела: кинувшись к ней на шею, он сладко прошептал ей прямо в нос:

– Vera, you’re sooooo sweet, I love you!

Она растерялась, вспыхнула… Затем обняла малыша и ответила, что тоже его любит. Дэниел тут же занялся своей игрушечной железной дорогой и не вспоминал больше об этом.

Вера не могла также не подметить другой особенности американцев – женщины совершенно не зацикливались на модной, дорогой и красивой одежде в быту (званые вечеринки не в счёт). Позже, побывав во многих городах и штатах Америки, она сделала вывод, что исключение составляют, пожалуй, лишь Нью-Йорк да Лос-Анджелес. В провинциях же люди одевались в первую очередь так, чтобы это было удобно им самим. В этом смысле приятно выделялись славянские женщины (русские и украинки) и мексиканки. Они всегда старались одеться со вкусом, а также следили за причёсками, делали маникюр и пользовались косметикой даже в первой половине дня. Мачеха Веры, к примеру, и в магазин не могла съездить ненакрашенной; она в любую минуту своей жизни выглядела так, словно ей предстоял кастинг в голливудском фильме. Поначалу ближайшие соседки-домохозяйки шушукались и хихикали в кулачок, глядя на эту странную русскую, но потом, заметив, как много восхищённых мужских взглядов, явных и тайных, собирает Ольга, разобиделись вусмерть и сговорились дружить против неё, решив, что она слишком много выпендривается. Мачехе, впрочем, было всё равно. Она и не собиралась заводить дружеские отношения с этими клушами. Она просто упивалась тем, что наконец-то может чувствовать себя привлекательной и нарядной.

К слову, по сравнению со среднестатистическими американками, русские женщины были более красивыми. То, что показывали рядовому зрителю в кино, не имело ничего общего с реальностью: длинноногие стройные блондинки существовали, преимущественно, лишь в голливудских фильмах. В России считалось, что толстым быть стыдно, и полная девушка с подросткового возраста подвергалась насмешкам и унижениям, постепенно обрастая комплексами («Вот ты такая жирная – никто тебя поэтому замуж не возьмёт! Мальчики любят худеньких!»). В Америке же всем было наплевать на проблему веса, и люди ели, что хотели и сколько хотели. При этом, что удивительно, мужчины здесь выглядели куда более привлекательными и следящими за собой, чем женщины. Мачеха, Вера и Дина поначалу с большим недоумением взирали на странные пары, в которых мужчина был красивым, подтянутым, прилично одетым, с умным взглядом – в России бабы за такого бы передрались, а его спутница представляла собой рыхлую неухоженную тётку с растрёпанными патлами. Потом привыкли и перестали удивляться.

Среди американских мужчин были модны также межрасовые браки – особенно с китаянками. Причём часто на совершенно юной девушке женился какой-нибудь дедок лет семидесяти – как уж он её удовлетворял, было совершенно непонятно. А может, молодая красивая жена нужна ему была просто для статуса… Китаянки были ласковыми и покорными до поры до времени, а после заключения брака накладывали свою хищную лапку на состояние престарелого муженька.

Помимо китаянок, в принципе удивляло количество иностранцев, проживающих в США в целом и в Портленде в частности. Русские, украинцы, поляки, мексиканцы, итальянцы, корейцы, индийцы, африканцы… И о каждом, конечно же, у коренных американцев сложились свои стереотипы. К примеру, они были уверены, что индийцы питаются только карри, поляки – глупые, а русские – пьяницы. Вера затем много раз сталкивалась с ситуацией, когда, познакомившись с симпатичным парнем и ответив на вопрос о национальности, тут же получала предложение:

– Would you like to drink some vodka?

Она приучила себя не злиться на людей, находящихся во власти стереотипов. К тому же она и сама была этим стереотипам не чужда: выражение «Ну тупы-ы-ые!» относительно американцев прочно засело у неё в мозгу.

Конечно же, она быстро поняла, что местные жители вовсе не тупые. Просто они были менее… как бы это сказать… менее разносторонними. Каждый был знатоком и специалистом в узкой, ограниченной области. Гениальный хирург, доктор от Бога, не стыдился того, что совершенно не разбирается в истории, а талантливый музыкант не считал нужным получать глубокие познания в области физики или тригонометрии. Здесь был широко популярен посыл, что всех знаний за школьной партой всё равно не впитаешь. Учителя и не пытались объять необъятное и ничего силой не вбивали в головы своим ученикам. Приветствовались поиск самостоятельных решений, размышление и осмысление.

Да, американцы были невежественны почти во всём, что касалось внешнего мира. Всемирная история в школах совершенно не изучалась либо же затрагивалась очень и очень вскользь, а предпочтение отдавалось патриотической, весьма приукрашенной, американской истории. Школьники банально не ориентировались в карте мира.

Однако, положа руку на сердце, Вера горячо одобряла такой узконаправленный подход, благодаря которому основы будущей профессии каждого человека закладывались ещё в школе. Можно было самостоятельно выбирать «классы» для посещений, за исключением нескольких обязательных дисциплин. Кто-то выбирал информатику и компьютерную технику, кто-то – иностранные языки, кто-то – изобразительное искусство (включающее в себя не только привычное русскому школьнику «рисование», то есть живопись, но и скульптуру, фотографию и даже кинематограф), кто-то – труд. Каждый ученик получал на руки своё индивидуальное расписание. Практически в каждой школе был свой театр, в котором ученики постигали азы актёрской профессии, а также собственный оркестр и какой-нибудь печатный орган – газета или журнал.

Ещё приятно удивило после России то, что все учебники выдавались библиотекой в двойном экземпляре. Один экземпляр всегда оставался дома, для подготовки домашней работы, а второй экземпляр находился в школе, и не приходилось таскать в сумке тяжёлые книги туда-сюда. Это было очень удобно, особенно для младших школьников.

Вообще, к библиотекам здесь относились с трепетом. Мнение, что американцы якобы мало читают, не имело ничего общего с действительностью. Читали в США, конечно же, не совсем тех авторов, что в России, но читали много – от чиклита до американской классики. А в огромных книжных магазинах можно было не только сделать покупку, но и обменять свои книги на другие, а также просто посидеть и почитать…

Классы литературы стали для Веры в школе самыми любимыми из всех остальных предметов. Это объяснялось, однако, не столько страстью девушки к чтению (хотя читать она любила и читала запоем, с детства), сколько обаянием учителя литературы. Половина девчонок школы была в него тайно влюблена, и Вера не являлась исключением. Звали его мистер Бэнкс – Джон Бэнкс, и он был совершенно прекрасен.

Внешне мистер Бэнкс чем-то напоминал Вериного отца – такой же ослепительный красавчик, при виде которого все женщины «падали и сами собой укладывались в штабеля». Но в мистере Бэнксе не было той холодной отчуждённости, что наблюдалась в Александре Громове. Отец Веры всегда держал незримую дистанцию между собой и собеседником, а учитель был открыт, жизнерадостен и приветлив абсолютно со всеми, этакий душа-человек. Впервые увидев Веру на своём занятии, он дружелюбно расспросил её, откуда она приехала, а узнав, что из России, тут же весело защебетал о гениях русской классики – Толстом, Чехове, Достоевском… Вера страшно смущалась, поскольку ещё не успела толком освоиться на новом месте, но искреннее тепло и участие, которые проявил к ней красавец учитель, растрогали и успокоили её.

Поначалу она страдала от своей неловкости, неприспособленности к американскому школьному быту. К примеру, далеко не сразу она привыкла к тому, что не надо было вставать из-за парты, отвечая на вопрос учителя, а также когда кто-то из педагогов входил в класс. Или к тому, что рюкзаки в класс приносить было нельзя – всё оставлялось в специальном индивидуальном шкафчике, код к которому знал только сам ученик. На каждый урок из шкафа доставались учебники и папки для нужного предмета. В папку вкладывались обычные листы бумаги – именно на них полагалось писать, а привычных Вере тетрадок в клеточку и в линеечку не было вовсе.