Читать интересную книгу Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси - Нина Молева

— Итак, победа. Псевдомонарх, с которым придется считаться!

— Осмелюсь закончить свой доклад, мой король. Тем не менее о победе Годунова по-прежнему говорить трудно; Патриарх очень старался к моменту возвращения своего покровителя в Москву собрать все необходимые подписи под избирательной грамотой. Но — это ему далеко не вполне удалось. Посол сообщает, что под грамотой нет, например, подписи настоятеля Благовещенского кремлевского собора, который, по положению, играет роль царского исповедника. Нет подписей и некоторых других влиятельных иерархов. Наш посол настаивает также на том, что избрание Симеона Бекбулатовича в Боярской думе все же состоялось. Поэтому патриарх поспешил составить совершенно новый текст присяги, где главным требованием к присягавшим было не поддерживать Симеона, с ним никаким образом не сноситься и выдавать немедленно тех, кто нечто подобное сделает. Хочу привести интереснейшую формулировку присяги, которая говорит о неуверенности Годунова в своем положении: «Не соединяться на всякое лихо и скопом и заговором на семью Годуновых не приходить».

— Надеюсь, это уже все. Неужели такой нерешительный человек рассчитывает задержаться на престоле? По-видимому, он был ловким царедворцем в тени своего государя, но существовать сам не может.

— Тем не менее, мой король, 1 сентября состоялось четвертое по счету шествие патриарха с народом в монастырь, где опять укрылся у сестры Годунов, на этот раз сразу же согласившийся венчаться царским венцом, как говорится, в документе, по древнему обычаю. Через два дня эта коронация действительно состоялась.

3 сентября 1598 года состоялось венчание на царство Бориса Федоровича Годунова. К Царским инсигниям была прибавлена держава — яблоко, врученное ему после возложения венца, но до принятия скипетра.

Из речи патриарха Иова:

И сие яблоко — знамение Царствия твоего; и яко убо сие яблоко приим в руце свои держиши, так и убо держи и вся Царствия, вданная ти от Бога, от враг блюдимо и непоколебимо.

Титулы царя Бориса Федоровича Годунова:

Божиею милостию, Государь Царь и Великий Князь Борис Феодорович всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новгорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и Обладатель всея Сибирския земли и реки великие Оби, и Северныя страны Повелитель, и Государь Иверския земли Грузинских, Царь и Кабардинския земли Черкасских и Горских Князей и иных многих Государств Государь и Обладатель.

Дьякам на Ивановской площади все видно, все слышно. Кому-кому, а им ухо надо держать востро: в написании нового государева имени бы не ошибиться, царицу новую, где следует, помянуть, сынка и наследника — царевича (вишь ты) Федора Борисовича. Титул, титул тоже во всяческом многословии перечислить, иначе бумага не в бумагу.

При выходе из Успенского собора, как венчание на царство окончилося, нового государя князь Федор Мстиславский золотыми монетами осыпал. Только не его — врагов своих давних, Романовых да Бельского, удостоил царь самых больших милостей. Старые подьячие зашептали: не к добру, ох не к добру! Оглянуться не успеешь, быть боярам в ссылке — иначе на Москве никогда не бывало. От дедов-прадедов слыхали. Хоть и дал царь клятву никаких казней боярских не совершать, обет тайный — пять лет кровушки не проливать. Тайный-то оно тайный, да так, чтобы все узнали и опасения в отношении государя не имели.

А уж грамоту избирательную сколько разов подчищали да переписывали — не счесть. Что ни день, новые поправки. В окончание когда пришли, царь Борис повелел дважды набело перебелить. Одну грамоту под золотой да серебряной печатью в казну для сохранности большей спрятать, другую — в патриаршью ризницу в Успенском соборе. Патриарху и того мало показалося. Гроб Чудотворца Петра, святителя московского, приказал вскрыть и обок мощей чудотворных грамоту положить. Не то что чернецы, миряне содрогнулися, верить не хотели. Ради своей гордыни святость нарушать — не бывало такого на Москве, как град наш стоит, не бывало.

— Пармен Васильич, чего задумался? Новость-то слыхал? Человек с Бела озера объявился. Сказывает, царица постриженная, нонеча инока Марфа, николи за сына своего царевича Дмитрия свечей на канун не ставит, заупокойной молитвы не творит.

— Это как же понимать прикажешь, Порфирий Евсеич?

— Как хошь, так и понимай. Сказывал человек-то этот приезжий, поначалу будто все путем было, как положено. А в недавнем часе переменилося. Как поп царевича за упокой поминать станет, отплевывается царица, только что уши не затыкает.

— Не врут? Людишкам-то завсегда чего поинтересней сочинить надо.

— Какой уж тут интерес! Донести ведь могут, а тогда…

— Могут, еще как могут, да гляди, как легко до Москвы дошло. Чай, от Белоозера не ближний свет. Хотя, знаешь, чего вспомнилося…

— Будто грамотки прелестные от царевича по городам появляться стали? Так и на Белоозеро залететь могли.

— Мочь-то могли, только вот как инока смиренная им поверила.

— Вот о том и подумай лучше, чем о выборном нашем царе.

— Глянь-ка, глянь, Порфирий, никак строители пошабашили, в дорогу собрались. Ко времени, ничего, не скажешь.

— Какие строители?

— Да те, что с Лобным местом торопились, в белом камне его выкладывали.

— И то правда. Будет теперь откуда выборному царю речи держать.

— Ему ли, другому ли, нам что за печаль.

— Погоди, погоди, Пармен Васильич! Что это ты сразу о многих царях толковать начал? Услыхал ли что? На царевича Углицкого большую надежду имеешь?

— Откуда бы, Порфирий Евсеевич. Все в руце Божьей. Как Господь решит, так и будет. Только ненадежен новый царь-то. Куда как ненадежен.

— Это почему же?

— Не слыхал, что ли? Хворый он, дюже хворый.

— Да вроде из себя плотный такой. Коренастый. Лицом круглый. Полный. Крепкий мужик.

— То-то и оно не крепкий. Так болезнь его крутит, что с постели встать не может. Народ-то глазастый — все приметит: из обители сестриной в Москву когда ездил, его, голубчика, не то что в калгану подсаживали — как есть вкладывали, ногами вперед.

— Господи, помилуй! Как же это ногами вперед? Как покойника, выходит?

— Покойника не покойника, а когда ноги не гнутся, что делать будешь. Сказывали в Кремле, когда из каптаны вынимали, только что не криком кричал. Лицо все потом от боли залито. Смотреть — и то жалостно.

— Оклемается, может. Известно, хворь входит пудами, а выходит золотниками. Подождать надобно.

— Может, и оклемается. Да только не первый год он так. В Успенском соборе, как его венчали на царство, стоял шатался. Этим годом на богомолье к Троице не поехал. Сказывали, царевич Федор Борисович за него письмо извинительное братии писал и хворобы отцовской скрывать не стал. Мол, невмоготу государю в такой путь пускаться.

— Ишь, ты. С лекарями советоваться надобно.

— Умный какой выискался. Да у нового царя их полон двор. Каких только нету, из каких стран ни наехали, а уж если судьба решила, никакой лекарь не спасет.

— Это верно, все от Бога. Да только вот что мне подумалось, Пармен Васильич. Не знамение ли это какое недоброе? Вспомни, как с делом Углическим было. Тут тебе и пожар через две недели, помнится, по всей Москве расплескался, и крымчаки будто бы в поход на нас собрались.

А нынче того хуже. Сушь какая воцарилась. После таких-то крутых морозов. Пропадет урожай, как Бог свят, пропадет.

— Пропасть может. Только новый царь клятвенно обещался, сколько у кого в закромах припрятано, в случае чего, народу, раздать— для поддержки.

— Это что — грабить что ли людей будут? Силой-то отымать?

— Коли надо.

— Как надо? Мой хлебушка. Хочу продам, хочу в яму закопаю. Каждому хозяину расчет подороже добро свое продать. Часто ли такой случай бывает. Да и государь-то нынешний выборный — не настоящий. Кто ж его слушать станет!

— Государыня царица! Мария Григорьевна! Где ж ты делась? Ровно затаилася ото всех — голосу не подаешь. Царевич не сказал, нипочем бы не сыскал тебя, Марьюшка. И в церкву эту ходить ты не охотница — чего ж ее выбрала?

— Так и есть, государь, затаилася. Знаю, толковал ты с Шуйским, долго толковал, а мне ни словечка. Сразу уразумела, не к добру! Да разве с Шуйским проклятущим добро какое быть может. Он, Василий-то, чисто оборотень. Хоть бы на кресте клялся — ни в жизнь не поверю. Одна злоба да хитрость в нем, как сусло дьявольское, бродит. Не говори, Борисушка, ничего не говори, сердечушка своего не рви. Тут без него надобно что придумать. Неужто ж не сумеешь, господине мой ненаглядный!