Читать интересную книгу Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Энн Эдвардс

Бабушка Стефенс сделала свою работу хорошо, и в субботний вечер 2 сентября 1922 года дом был готов к проведению бракосочетания. Алтарь, сооруженный из пальмовых веток и листьев папоротника и украшенный пасхальными лилиями, белыми розами и ландышами, со всех сторон был окружен шестью серебряными канделябрами и помещался в центре холла на первом этаже. Располагался он задней стороной к входной двери, а лицом к широкой лестнице в колониальном стиле и с перилами, увитыми плющом. Гости, которых было около 85 человек, входили через французские двери с веранды и собирались в двух больших комнатах, смежных с холлом.

Точно в 8.30 вечера зазвучала музыка, но не рояль, а пластинка на фонографе, стоящем на столе на верхней площадке лестницы. Это была популярная тогда «Кашмирская песня», которая очень нравилась Пегги.

Как только участники свадебной церемонии появились на верхней площадке лестницы, высокий тонкий баритон оповестил о начале брачной процессии:

Бледные руки, которые любил я близ Шалимара,Где вы теперь? Кто находится под вашим очарованием?Кого ведете вы вдаль по дороге восторга,Прежде чем мучить его на прощание,Прежде чем мучить его на прощание…Белые руки, которые любил я близ Шалимара,Где вы теперь? Где вы теперь?

Это была прощальная песня, песня разлуки, что очень удивило гостей, многие из которых, вспоминая об этом впоследствии, называли выбор Пегги «странным» и «эксцентричным».

Две девочки, подружки невесты, юные кузины Пегги, одетые в легкие воздушные платья лавандового цвета, несли корзинки, наполненные цветами — розами и ландышами. Следом за ними, в то время как процессия двинулась вниз по лестнице, шла Августа Диаборн, подружка невесты, в парчово-атласном платье цвета орхидеи, с букетом роз и орхидеей в руках. Выглядела она весьма очаровательно.

Стефенс и другие шафера сопровождали одетых в платья лавандового цвета подружек невесты.

Но все взоры были устремлены на вершину лестницы, когда там появилась Пегги под руку с суровым Юджином Митчеллом. Ее платье, с низко опущенной талией, было отделано бисером и едва доходило до колен. Лоб был перехвачен повязкой, в стиле девочки-подростка, также украшенной бисером, на которой крепилась вуаль из кружевного тюля. Длинный узкий шлейф, расшитый бисером и отделанный по краям цветами из оранжевого шелка, крепился к спинке ее платья. В руках у нее — букет из белых роз и ландышей, украшенный длинными белыми лентами. И если «Кашмирскую песню» можно было назвать просто странным выбором, то ее свадебное платье, напоминающее наряд девочки-подростка, а также слишком большого размера диадема и вуаль были просто катастрофичны. А когда высокий жених и не менее высокий шафер встретили невесту у подножия лестницы, она показалась девочкой, затеявшей игру в переодевания.

Ред, красивый и элегантный в своем темно-сером костюме, с белой розой в петлице, стоял очень прямо и улыбался. Позади него — Марш, бледный и с выражением стоической покорности судьбе на лице.

Медленно и величественно Пегги прошла на свое место пред алтарем, остановившись, как только затихла музыка. А когда жених и невеста, преклонив колени, давали обет верности друг другу, бабушка Стефенс, не в силах сдержаться, зарыдала так громко, что была вынуждена удалиться в другую комнату, чтобы не мешать церемонии.

Новобрачные покинули дом сразу после того, как разрезали свадебный торт, причем уход их выглядел не совсем обычным: Пегги, все еще в свадебном наряде, бросила свой букет Августе, при этом ее шлейф за что-то зацепился, и она едва удержалась на ногах; ни минуты не задерживаясь, молодые прыгнули в сверкающий зеленый автомобиль Реда и умчались так стремительно, что шины визжали, скользя по тротуару.

Однако далеко они не уехали, поскольку первую ночь им предстояло провести в холостяцкой квартире Реда.

Рано утром следующего дня они отбыли в Северную Каролину, где намеревались остановиться в гостинице Ашвилла, прежде чем двинуться дальше, в Рейли, чтобы навестить родителей жениха.

После медового месяца друзья заметили некоторую напряженность в отношениях Пегги и Реда, которая говорила о том, что это время не было самым счастливым в их жизни. Позднее Пегги признавалась, что ей, пожалуй, не следовало во время свадебного путешествия ни обсуждать свои романтические чувства к Клиффорду Генри, ни посылать открытки его родителям.

Молодые стали жить в доме на Персиковой улице, согласно указанию Юджина Митчелла, заявившего, что он не только не желал бы видеть, как его дочь голодает в какой-нибудь арендуемой квартире, но и не хотел бы лишиться ее помощи в ведении домашнего хозяйства — аргументы, которые отец совершенствовал почти до их возвращения.

Хотя финансовое положение молодоженов было в лучшем случае нестабильным, Ред хотел, чтобы Пегги оставила родительский дом и рискнула положиться на мужа. Она же отказывалась сделать это, пока он не найдет себе место работы с гарантированным недельным заработком. Последовали ссоры, и Пегги начала писать жалобные письма Джону Маршу, который перевелся в вашингтонское отделение «Ассошиэйтед Пресс» сразу после свадьбы.

В этих письмах она рассказывала ему о возникших у них разногласиях. Ответные же послания Марша были всегда выдержаны в духе примирения и посредничества. Но Джон Марш был не единственным, кому Пегги жаловалась на постигшее ее несчастье. Поскольку приближалось 16 октября 1922 года — четвертая годовщина со дня смерти Клиффорда Генри, она завязала переписку с его родителями, причем письма ее были доверительными, почти интимными. Как утверждал Стефенс, именно во время своего замужества с Апшоу Пегги осознала, что только Клиффорд был ее настоящей любовью. И если это так, то ей, должно быть, приходилось здорово притворяться в ее отношениях с Редом. В то время она часто говорила о Клиффорде и об их идеальной любви со своими близкими друзьями и, кроме того, обсуждала эту тему в письмах к его родителям.

Что до Реда, то он много и в открытую пил и очень плохо обращался с ней в этот период их жизни. А однажды даже физически оскорбил ее в присутствии гостей.

В декабре Пегги умоляет Джона Марша приехать в Атланту, чтобы поговорить с Редом о его алкогольных проблемах. Фрэнсис Марш была в гостях у брата в Вашингтоне в это время, и он обсуждал с ней сложившуюся ситуацию. «Я думаю, он вернулся в Атланту больше из-за любви к ней, — говорила Фрэнсис. — Это было очень глубокое чувство с его стороны. Возможно, и для нее тоже. Она, похоже, осознала, что он мог бы стать для нее тем, кем не стал Ред. Ред был поистине необузданным созданием».

Марш действительно вернулся в Атланту с намерением, по словам его сестры, убедить Пегги оставить Апшоу.

Это оказалось не слишком трудной задачей, поскольку не успел он приехать, как Пегги и Ред уже позвонили ему, чтобы сообщить, что решили развестись и что направляются к нему в отель, чтобы переговорить. Присутствие Джона, казалось, умиротворяюще подействовало на них в тот вечер, но тем не менее домой Пегги вернулась одна.

«Они пытались достичь невозможного, — писал Джон сестре Фрэнсис, — и потерпели поражение в этой честной попытке просто потому, что это невозможно. Оба они имеют все возможности для блестящего будущего, если оставят друг друга в покое. И больше всего меня порадовало то, что наше трио так и осталось трио, а не превратилось в треугольник».

На следующее утро после их разговора с Джоном Ред появился в доме на Персиковой улице — бледный, понурый, истощивший, казалось, и гнев, и все другие эмоции. Бесстрастным тоном он сообщил Пегги, что едет в Ашвилл, штат Северная Каролина, где у него есть шанс получить хорошую работу, и что она может пойти и получить развод, если пожелает, поскольку он в Атланту больше возвращаться не намерен. И такое равнодушие сквозило в его словах, что Пегги долго потом не могла вспоминать об этом без слез. Возможно, сделай он хоть шаг навстречу ей в то утро, она могла бы попытаться начать сначала, но, увы, Ред покинул дом на Персиковой улице, даже не попрощавшись.

На своем спортивном автомобиле зеленого цвета он, как и обещал, отправился в Северную Каролину. Но в Атланту Ред еще вернется.

Глава 8

Дружеские отношения Пегги с Джоном Маршем возобновились сразу, как только Ред Апшоу покинул Атланту, и Пегги вполне устраивала эта платоническая привязанность, ни в коей мере не тяготившая ее.

Марш обожал Пегги, но не за ее отчаянное безрассудство или физические дарования (сам он не отличался особой подвижностью и не увлекался никакими видами спорта, кроме плавания), а за тот талант сочинительства, которым она, по его мнению, обладала и которого сам он, увы, был лишен. Были, конечно, и другие причины.

Марш был добрым, порядочным, ненавязчивым человеком; на него всегда и во всем можно было положиться и быть уверенным в том, что любая работа, порученная ему, будет выполнена безупречно. Его нельзя было отнести к разряду беспокойных или рискованных натур, и до знакомства с Редом Апшоу он был, скорее, одиночкой. Не потому, что не выносил общества, а просто, будучи человеком сдержанным, даже скрытным, трудно сходился с людьми.